Квартира на Демакова

13-го февраля 1986-го года мы переехали в микрорайон Ща − на улицу Демакова, дом 9, квартира 60. Я учился в третьем классе. Вроде бы переезд должен был состояться ещё в 1985-м году (на Демакова 5), но из-за каких-то интриг квартира досталась другой семье. Мне даже помнится, как будто кто-то из маминых коллег приходил к нам домой извиняться по этому поводу. В августе родилась Наташа, и в однокомнатной квартире стало тесновато.

Новая трёхкомнатная показалась раем. Правда, теперь в школу пришлось ездить на автобусе, но так ездили многие. У нас в классе была целая «звёздочка» ребят из микрорайона Щ, 8 человек из 36. Ещё одна девчушка ездила из Кольцово, и вот это было действительно далеко. Все остальные были из верхней зоны. Кстати, только сейчас задумался: со Шлюза не было никого. Сейчас, конечно, всё давно уже перемешалось, да и новых домов появилось множество – и в Ща, и на Шлюзе. Что, впрочем, не мешает и сегодня некоторым неумным людям спорить в фейсбуке о том, что Академгородок – это, якобы, только верхняя зона.

Очень хорошо помню неповторимый запах новых квартир – причём не конкретно нашей, а ещё когда мы приезжали смотреть будущую квартиру (возможно, ещё на Демакова 5). Впрочем, наша пахла точно так же приветливо. Причём тогда, кажется, этот запах новой квартиры был несколько иным, чем в наше время, ‒ возможно, пахнул прежде всего клей для обоев, и вот он-то и был другим?

Сразу после переезда мы поселились следующим образом: родители в большой комнате, мы с Натальей в детской, комната с лоджией ‒ кабинет, там поставили оба стола, стеллаж с книгами. Комната с лоджией была зимой холодной, потому что первая дверца балкона была плохо пригнана, её нижняя часть закрывалась с большой щелью. Наверно, следовало бы переделать задвижку, но почему-то мы этого тогда не сделали. Утепляли одеялом. Кстати, днём на лоджии укладывали девочек спать в коляске. Аналогичным образом мы поступали потом с Мишей и Каролиной, это была полноценная замена прогулке. Для детской купили по объявлению жёлтый детский мебельный гарнитур: двухэтажная кровать ‒ нижняя выезжала из-под верхней; два невысоких шкафа: платяной и для игрушек; стол и стул. У кроватей были необычные синие матрасы с морской травой. Через некоторое время выяснилось, что в матрасах живут клопики, и с ними пришлось как следует повоевать…

После рождения Ани (вернее, после того, как она выросла из детской кроватки) сестёр поселили вместе в детской, а я переехал в комнату с лоджией. Стал спать на нашем жёлтом диване. К этому времени в большой комнате уже появился большой мебельный гарнитур: красивая «стенка» и диван с двумя креслами ‒ с оранжевыми подушками, которые ещё предстоит упомянуть. Соответственно, мамин стол стал теперь по большей части моим, а мой жёлтый ‒ Наташиным. По вечерам я засыпал, когда папа ещё работал за своим столом. При этом он иногда насвистывал мелодии ‒ и я, баран, про себя сердился на это. Вот бы сейчас вернуться туда и снова послушать его свист!

За кухонным столом у каждого было своё место: у Наташи ‒ самое козырное, у стены, лицом к дверям, у меня ‒ рядом с ней. Слева от меня, с торца стола, ‒ мама. Как сидели папа и Аня, точно не помню. Периодически возникали споры с Наташей о границах ¬¬¬территории, причём они повторялись чуть ли не слово в слово: она отмеряла середину стороны стола в качестве якобы законной границы, а я возражал, что нас пятеро, и делить надо с учётом этого ‒ сначала выделить кусок стола слева от меня, затем уже проводить границу между нами двумя. На столе, кстати, жило радио, для него на кухонной стене была изначально предусмотрена отдельная розетка.

[Комментарий от Ани: «Невероятно, что ты не помнишь, где сидел папа за столом на кухне! Он сидел напротив Наташи. Сейчас это место является козырным. Если предложить гостю выбрать, куда сесть, то садятся туда. А я сидела спиной к плите, рядом с тобой. Под столом на своём месте я наклеивала наклеечки с бананов. Их там была настоящая коллекция. А у Натальи стена была расписана маркерами Natalie, и Madonna, и что-то в этом духе : )»]

Однажды папа решил просверлить в стене между кухней и большой комнатой дырку для кабеля ‒ то ли телефонного, то ли телевизионного. Такого длинного сверла не было, так что он, тщательно отмерив, сверлил с двух сторон ‒ и чётко попал отверстием в отверстие. Помню, меня это тогда поразило. Если честно, это на самом деле было удачей, потому что конструкция дома не могла похвастаться идеальной строгостью геометрии. Впрочем, даже при строгой геометрии ‒ столь точно отмерить и строго перпендикулярно просверлить было бы не так уж просто.

Родители не держали комнатных растений. Так получилось, что опыты в этой области пришлись на мою долю. Соседка, жившая в соседнем подъезде через стену, однажды подарила нам герань (кажется, она?), и я несколько лет её поливал, она пахла и несколько раз красиво цвела, но в итоге, кажется, погибла... Кроме того, Татьяна Анатольевна подарила мне несколько кактусов, а также растение с мясистыми листьями, которое этими же листьями умело пускать корни и так размножаться. Они на протяжении многих лет жили у меня и активно размножались, а потом ‒ вероятно, после моей женитьбы ‒ переехали в НГУ, к маме на кафедру. Наконец, ещё одним опытом, развивавшимся параллельно, где-то на рубеже 80-х и 90-х, было разведение на окне бобов ‒ они карабкались по натянутым ниточкам, соседствуя с кактусами.

Я регулярно участвовал в уборке, мыл пол ‒ почему-то мне помнится, что чаще, чем раз в неделю. (В более поздние годы ‒ примерно, видимо, с конца 90-х ‒ уборки стали делаться реже). Иногда родители отправляли меня на улицу выбивать палас и ковёр. Ковёр, кажется, появился из Венгрии. На Морском он висел на стене, а в новой квартире поселился на полу в большой комнате. Впрочем, нет, первые годы он тоже висел на стене, в кабинете над диваном. Палас же жил на полу в квартире на Морском, видимо, ещё до моего рождения. А потом? Какое-то время на полу в детской… К сожалению, до наших дней он не дожил, вещи не вечны… Спасибо ему! Именно на нём я научился ползать и ходить, играл в кубики, в солдатиков и в другие игры. Пол на Морском был деревянным, но я помню его таковым только на пятачке между прихожей и кухней ‒ всю открытую площадь комнаты занимал палас. Да, помню, как я выбирался во двор Демакова 9 с двумя рулонами ‒ ковром и паласом.

Вспомнил ещё несколько аппаратов домашнего обихода. Комнатный увлажнитель воздуха, испарявший воду, ‒ ещё на старой квартире. Светильник с вращавшимся абажуром со стенками из тёмного пластика с переливами, в котором доминировал фиолетовый цвет. По стенам медленно кружили звёздочки и полумесяцы, комната приобретала таинственно-сказочный вид. Ещё ‒ сифон, газировавший воду порцией газа из специальных металлических баллончиков. И ещё камин ‒ электрический обогреватель на колёсиках, в форме узкого параллелепипеда сантиметров 15 шириной, с чёрной решёткой наверху. Шпарил он, помнится, как следует: если на решётке что-то сушилось без контроля, то могло и подгореть. Родители называли его камином, и с тех пор я все обогреватели, несмотря на шутки Моники, называю каминами ‒ в том числе наш домашний, масляный.

Раза два или три я делал на Новый год семейную стенгазету, в которой в конспективной форме отображал семейные события и достижения, случившиеся в уходящем году. Ещё, помнится, устраивал на дни рождения сестёр системы записок с указателями, заставлявшими их решать несложные ребусы и носиться из одного конца квартиры в другой, постепенно добираясь до подарков. Годы спустя та же схема вручения подарков работала и для Миши с Каролиной. Вроде это была моя идея, в моём детстве так никого не поздравляли. Хотя… Хотя, наверно, нет! Кажется, я почерпнул идею на дне рождения Ивана Т.! Классе в пятом. Вообще, вдруг вспомнил, что его дни рождения проходили очень продуманно и весело ‒ заслуга его родителей.

Вообще-то дома у нас было довольно весело. То есть если просто попытаться вспомнить, «как оно было», то вспоминается вперемешку самое разное ‒ и весёлое, и просто душевное, и ссоры, и просто быт. Но совсем другое дело, если мысленно спросить себя: «Ну а весело-то у вас бывало?» Вот тут-то сразу обрушивается целый водопад воспоминаний, как много было смеха и веселья. К огромному счастью, среди почти тысячи отсканированных Аней и Владом фотографий я обнаружил одну поистине бесценную: папа, Наташа и Аня сфотографированы на кухне, за столом. Папа снят вполоборота со спины, но видно, что он как раз что-то произносит в своей манере ‒ чуть тонким голосом, немного наклонив голову и состроив жалостливую физиономию, а обе сестры ‒ хохочут вовсю, причём явно уже давно! Обязательно включу это фото в число иллюстраций.

К сожалению, нет другой очень нужной фотографии, на которой бы папа сам смеялся ‒ тоже в своей характерной манере, склонившись вперёд (мама называла это «сложившись пополам») и прижав одну ладонь к груди. Как-то так оно получилось, что я, когда мне очень-очень смешно, смеюсь примерно похожим образом... А вообще шутили и смеялись мы действительно очень много, причём всегда: и до рождения сестёр, и пока они были маленькими, и в последующие годы (хотя в самые последние, надо признать, чуть меньше).

Сёстры

В какой-то момент родители многозначительно поделились со мной секретом: оказывается, у меня через некоторое время появится младшая сестра (точно не помню, было ли сказано «сестра» или «брат или сестра»). Мне смутно помнится, что я отнёсся к этой информации флегматично: появится ‒ ну и хорошо. Помню, как мы с папой ходили навещать маму в роддом на ул. Пирогова, приносили передачи, которые не принимали врачи, но которые лихо сновали в окно на верёвках ‒ мамина палата была на втором или третьем этаже. Рядом с нами вдоль здания стояло довольно много людей, занимавшихся аналогичной контрабандой. Из тех передач мне запомнилась таинственная вкусная смесь то ли мёда, то ли яблочного варенья с грецкими орехами, в стеклянной банке… Папа дал мне её тогда только чуть-чуть попробовать, но это был просто вкус эйфории : ) Кстати, он явно сам её приготовил. Однажды мама гордо показала нам в окно свёрток с кем-то очень маленьким. Потом мне доводилось ходить за 200-граммовыми баночками с молочным питанием в специализированный пункт, который находился, кажется, в одной из квартир где-то в районе Детского проезда.

Ожидание Ани запомнилось мне меньше. Вероятно, потому, что в роддом папа ходил уже один, я оставался дома с Натальей. Зато помню, как мама укачивала обеих ‒ в разные годы, но одинаково незабываемо. Дело в том, что у неё был довольно своеобразный репертуар колыбельных: основу его составляли революционные песни. Больше всего мне помнятся «Вихри враждебные», но регулярно исполнялись также «Вставай, проклятьем заклеймённый» и некоторые другие песни аналогичного плана. Однако строчки «Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас злобно метут» удавались маме особенно убедительно. Кстати, как это ни парадоксально, я только сейчас впервые задумался: по-видимому, колыбельные моего собственного младенчества были из этого же репертуара! Вот так штука : )

Когда сёстры чуть-чуть подросли, мне периодически «доводилось» гулять с ними во дворе. Кажется, я делал это не слишком охотно, потому что совместные развлечения на улице придумывались с трудом. Дома с этим было получше: я играл с ними в замок, в кубики. Солдатики, кажется, особого интереса у них не вызвали. Зато заслуживает отдельного упоминания игра с четырьмя двойными раскладными подушками от нового дивана, а также, кстати, с подушками кресел ‒ это был единый гарнитур тёмно-оранжевого цвета. Из подушек строился неплохой домик, а иногда они вертикально выставлялись на полу, так что получался лабиринт, по которому я ползал на четвереньках, а они бегали. Вроде эти игры им нравились. Мне, во всяком случае, да. Ещё, конечно, играли дома в прятки.

Когда Наташа была ещё совсем маленькой, чуть больше года, её стали водить в ясли на дому ‒ к «маме Нине». Мама потом переживала, что это получилось довольно рано, но вообще-то и Мишку мы начали водить в садик примерно в таком же возрасте, чуть больше года, когда Моника вышла на работу. Сначала он ходил в ближний садик около дома Русская 9, затем довольно долго ‒ в садик у дома Ксеньки. (Там однажды зимой мы с другими папами сделали из снега горку, а также огромного слона, причём лицо, хобот и клыки лепил я.)

Потом Наташа ходила в садик, расположенный на конечной остановке «Ща». Когда я учился в 10-м классе, то один или даже два раза в неделю забирал её из садика и вёз в музыкалку, а сам шёл на оркестр. Домой её забирал кто-то из родителей. А в другие дни иногда приводил её из садика домой. Почему-то не помню, как было с садиком у Ани. Вероятно, она пошла в этот же, у конечной… Странно, что не помню.

Когда я пошёл в 11-й класс, Наташа пошла в первый. Кажется, она участвовала в праздничном мероприятии на 1-е сентября ‒ или на нашем последнем звонке? Гм, что-то память подводит, ай-я-яй… В тот же год я поучаствовал в новогоднем утреннике для её класса в качестве Деда Мороза, причём одна из её подружек умудрилась меня узнать, несмотря на бороду. (Интересно, что 9 лет спустя, когда я пошёл на 4-й ‒ последний для меня ‒ курс ГГФ, Наташа пошла на первый, и мы опять «встретились».)

Зимой 1995-го, учась на втором курсе, я иногда водил Аню (мне помнилось, что Наташу, но она меня поправила) на занятия в спорткомплексе НГУ, и там мы иногда встречали дядю Женю Антонова, водившего туда же Маню. Конечно, тогда было трудно себе представить, что несколько лет спустя я окажусь уже не филологом, а геофизиком, и дядя Женя будет для меня не товарищем родителей с доброй улыбкой, а научным руководителем! Кстати, я почему-то всю жизнь был уверен, что родители дружили с ним и его женой Ниной с давних-давних пор, но недавно случайно выяснилось, что они познакомились как раз через Наташу: Юра был её одноклассником в 130-ке. Надо сказать, что мало я видел в жизни таких открытых и доброжелательных людей, как Евгений Юрьевич. Кстати, он похож на Эдуарда Михайловича: обоих неизменно окружает обстановка душевности и психологического комфорта.

Однажды у меня пропал учебник ботаники, причём пропал всерьёз. Посеять его в школе я никак не мог, а дома ‒ считалось, что не существовало такой вещи, которую я был бы неспособен найти, причём быстро. Классический случай, который всегда вспоминали в этой связи, это пресловутое нахождение маминого паспорта (из-за этого кажется, будто он был единственным, на самом же деле подобных случаев было множество, благо у мамы частенько что-то дома терялось).

Пожалуй, следует о нём рассказать, раз уж зашла речь: мы всей семьёй уезжали в Крым. Кстати, видимо, это был 1990-й год. Стояли на станции Сеятель в ожидании электрички, чтобы доехать прямо до вокзала. А может быть, папа просто провожал нас и это был более поздний год? Потому что в 1990-м, вероятно, поехали бы в Толмачёво, причём либо на 108-м, либо на такси, в обоих случаях на Сеятель мы бы не пошли… Так или иначе, уже на Сеятеле родители решили (можно биться об заклад, что это была папина идея) проверить билеты и документы ‒ и выяснилось, что маминого паспорта ‒ нет!

Что делать?! Я побежал домой искать, остальные остались ждать. Часы тикают, время постепенно тает. Я перерыл секретер, сумочки, все карманы всех вещей, все шкафы, выдвижные ящики, столы… И всё-таки нашёл паспорт! Он лежал… на стуле, стоящем перед пианино, под дополнительным сиденьем, сделанным из сиденья другого стула. Когда родители это услышали, то поняли, что никто из них не смог бы его найти ‒ во всяком случае, так, чтобы не опоздать на поезд.

[Комментарий от Ани: «История про исчезновение паспорта произошла в моём сознательном возрасте. Я помню, как сидела на вещах (их тогда кучкой ставили на вокзале и кому-то надо было их сторожить, пока остальные могли сидеть в зале ожидания). Все очень нервничали, ходили вокруг, и ситуация была напряжённая. Мне было весело, что всё как-то иначе происходит и у нас приключения. Ты быстро вернулся».]

Так вот, исчезновение учебника казалось необъяснимым. До того момента, пока однажды Наташа, уходя с кухни, не обронила, причём с очень важным видом: «Ну, я пошла делать ботанику». Что?! Мы последовали за ней ‒ и увидели, как она преспокойно достаёт из детской сумочки мой учебник и изображает чтение. Учебник ботаники был для 5-6 классов (в 8-м была уже зоология), так что это явно был 6-й класс, а Наташе было три года.

Ещё из Наташиного детства ‒ угроза: «Сейчас ка-а-ак дам ‒ улетишь! На Макуку!!!» Что это была за Макука, осталось невыясненным. Мама предполагала, что существовала связь с Кубой.

Когда Наташа подросла, то пошла в музыкалку на класс флейты, и мы успели вместе поиграть в оркестре, что очень здорово. Аня же училась играть на фортепиано, и вроде у неё неплохо получалось, но в итоге прозанималась она не очень долго.

Когда я говорю, что Каролина очень сильно напоминает Аньку в детстве, то вспоминается, прежде всего, Анина манера обижаться. В частности, как она возмущённо вскакивала из-за стола и, не прекращая раздражённо бубнить разоблачения в адрес оппонентов, стремительно покидала кухню, топала по коридору, после чего там хлопала дверь, но обиженное тараторенье вдали смолкало не сразу. Стоп! Тогда же ещё была дверь на кухню! Вот почему мне отчётливо помнилось, что сначала хлопала одна дверь, потом другая, а когда начал писать, то так не получилось...

В младших классах Аня занималась в бассейне, причём довольно успешно, несколько раз занимала второе место. Кажется, там была девочка, которая занималась уже давно и постоянно занимала первое место. В качестве приза как-то раз дали очки для плавания, и та девочка капризно протянула, что у неё этих очков уже целая куча скопилась. Ане было обидно…

Ещё Аня занималась музыкой, и вроде бы довольно успешно, но здесь в итоге не хватило то ли характера, то ли интереса, то ли настойчивости родителей… Скорее всего, сочетание этих факторов. Зато чуть позже она увлеклась лошадьми, причём сама, будучи ещё довольно маленькой, ездила и ходила на занятия в район базы Алика Тульского. В конюшнях было немало физической работы, а кроме того, существовала своеобразная женская дедовщина, и Ане довольно долго приходилось там несладко. Но она всё вытерпела, закалила характер, и в итоге завоевала своё достойное место в этом коллективе. В частности, скакала на каком-то породистом жеребце, к которому мало кого подпускали.

Вспомнились два эпизода из Аниного детства. Однажды я открыл дверь в ванную и увидел Аньку стоящей с куском мыла в руках, держащей его под мощной струёй воды и самозабвенно наблюдающей гору клубящейся мыльной пены. Меня вывело из себя бессмысленное транжирство воды и мыла, я накричал на неё и даже, кажется, шлёпнул (не очень сильно), а она стояла и растерянно хлопала глазами, не понимая, что случилось. Не помню, когда это было, но, кажется, она была едва выше раковины... До сих пор стыдно об этом вспоминать.

Зато в другом эпизоде на Аньку никто не наорал. А было дело так: я пришёл домой и обнаружил, что дверь заперта изнутри. Звонил в звонок, стучал, кричал, ходил звонить из автомата на домашний телефон ‒ всё безрезультатно. Дома должна была быть Анька, и отсутствие ответа пугало. Сходил в соседний подъезд, попросился, чтоб пустили перелезть к нам на лоджию: между лоджиями в стене было эвакуационное отверстие. Но оно оказалось у них перекрыто мебелью и всякими висюльками, и сын хозяйки продемонстрировал нежелание это разбирать (когда мы с ним вышли на лоджию, он растерянно-задумчиво протянул: «Здесь всё очень клёво…»).

В общем, я вернулся в свой подъезд и в итоге, попросив у кого-то из соседей топор, вскрыл дверь. Это оказалось очень простым и практически бесшумным делом! Правда, при этом треснул косяк. На треск косяка из дальней комнаты (детской) выбежала заспанная Аня Шатрова и уставилась своими большими удивлёнными глазами на меня и на топор. Она, видите ли, спала и ничего не слышала. Но я был так рад, что с ней всё оказалось в порядке, что, насколько помню, не выказал ни малейшего раздражения.

Мы с папой научили и Наташу, и Аню играть в шахматы. Такого большого интереса, как у меня, они не вызвали, но Аня, вообще-то, даже участвовала однажды в турнире, и неплохо там сражалась. Была она тогда классе во втором. Видимо, так, потому что в школу она пошла в 1996 м ‒ и я сразу уехал в Германию, а в четвёртый класс ‒ когда я женился. Так что да, во втором или третьем классе. Я наблюдал за партиями, дело было, кажется, на улице, где-то на Ильича... Помню, что в одной партии она хорошо боролась, а в конце обидно ошиблась, и я огорчённо протянул: «Ну, девочка, это тебя не достойно…», за что немедленно получил строгое замечание от судьи. С Наташей мы иногда играем в последние годы, когда я приезжаю (с форой ферзя). Но в детстве, кажется, их обеих учил всё-таки больше папа.

К сожалению, девочки не всегда хорошо ладили между собой. Есть замечательная фотография, где сёстры стоят во дворе у подъезда ‒ в тёмных очках, ещё маленькие, особенно Аня, но очень солидные и стильные. Пару лет назад кто-то из них ‒ кажется, Наталья ‒ выложил эту фотографию на своей страничке Вконтакте ‒ и подруги единодушно оценили её очень высоко. Но, увы, между ними случались и не вполне идиллические инциденты, так что в итоге родители приняли довольно мудрое решение (кстати, да, я ведь уже упоминал, что они были очень неглупые люди): мы с Натальей «махнулись не глядя». Я вернулся в детскую, на верхнюю кровать (пожалуй, следует отдельно подчеркнуть, что по высоте она была совершенно обычной, просто очень низкой была вторая, выдвигавшаяся), а Наташа переехала в комнату с лоджией, к папе. Вот только не очень помню, как поступили со столами… Наверно, я всё-таки въехал в комнату вместе с коричневым столом, ведь жёлтый был маленьким. Но точно не помню, надо посмотреть по фотографиям. Когда произошёл этот обратный переезд? Когда я готовился к поступлению, то жил ещё в кабинете, а курсе на втором ‒ вроде уже снова в детской. Примерно так.

Как я уже упоминал, решение развести любящих сестёр по разным комнатам оказалось довольно мудрым: количество ссор уменьшилось. Заодно Аня невольно приобщилась к песням, которые я любил, в том числе к бессмертному альбому «Птица» группы «Аукцыон». И пару десятков лет спустя создала во Вконтакте группу «Аукцыон», в которую в итоге вступило пара десятков тысяч человек(!), после чего официальные представители коллектива выпросили у неё права администратора.

В 1990-м году у нас гостила тётя Оля с Игнатом и Даней. Наташа как раз тогда подружилась с Игнатом, и потом, в 1990-х, они были дружны, в том числе когда Игнат приезжал в Новосибирск с Аллой в 2000-м году. Недавно Наталья рассказала, как в 1990-м они вчетвером: Игнат, Даня, Наташа и Аня ‒ ходили гулять в деревянный городок во дворе дома Демакова 1. Внезапно начался дождь, и они побежали домой, причём Игнат нёс на руках Даню, а Наташа ‒ Аню. Игнату тогда было 8 лет, Наталье ‒ почти 5, Ане ‒ меньше двух, Дане ‒ примерно как Ане. Вот такая штука, тащила сестрёнку на руках в неполные 5 лет. Кстати, Аня в итоге сдружилась с Даней. Они ровесники и чем-то были похожи. Кажется, они много общались в 2008-м году, когда Аня некоторое время жила в Москве.

Ещё сразу вспомнилось лето 1996-го. У нас гостила Ангелика, они, кажется, с Наташей гуляли в Верхней зоне, а у меня была встреча с друзьями в «тройке» (общежитие), и почему-то я Аню взял с собой. Были, помнится, Вадик, Рома Р., Алекс ‒ видимо, мы собрались как раз у него. Ещё несколько человек. Мы играли в дурака, немного выпивали, веселились, а Анька сидела на стуле и молча смотрела во все глаза, что происходит. А потом грянул ливень ‒ причём такой, какого я ни до, ни после в Новосибирске и не припомню. Когда мы с Аней пошли домой, то дождь уже перестал, но повсюду текли настоящие реки воды. Улица Кутателадзе просто утонула, легковушки ехали чуть ли не по стёкла в воде. И Аню я тоже значительную часть пути нёс на руках.

Двор на Демакова

Когда мы переехали на Демакова, наш дом оказался третьим сданным на улице. Уже работал магазин на Демакова 7, а вот на Демакова 3 почему-то долго достраивался ‒ кажется, там были какие-то проблемы с фундаментом. Улица ещё не была заасфальтирована, а на другой её стороне стояло несколько уже заброшенных, но ещё не снесённых маленьких частных домиков. Вскоре их снесли и начали строить дома: Демакова 16 и 18. Строили довольно быстро ‒ помню, однажды всего за один день дом поднялся на целый этаж. Но, конечно, девять этажей никогда не поднималось ни за девять дней, ни за две недели.

В первые годы район визуально отличался от Верхней зоны практически полным отсутствием деревьев и кустов. Это было заметно и, вообще говоря, огорчало. Через некоторое время во дворе посадили деревья, некоторые из них были потом поломаны по неосторожности и не выжили, но другие выросли как следует. Хотя по-хорошему следовало бы посадить больше. А со стороны улицы вдоль всех домов тогда же посадили маленькие ёлки. Теперь они давно выросли... Кстати, когда я пошёл в первый класс, то в начале школьного двора стояла рощица невысоких ёлочек ‒ чуть выше моего роста. Теперь они уже давно со школу высотой.

Компания в новом дворе

В доме Демакова 9 оказалось множество мальчишек примерно моего возраста. Пожалуй, очень много для 144 квартир ‒ видимо, это было проявлением закономерностей предоставления жилья молодым сотрудникам. Большинство ребят были на год младше меня: Коля С., Паша с девятого этажа, Костя Ж. (?), Денис с седьмого, Гриша с первого, Костя З. из третьего подъезда. Алексей Ш. (ровесник), мои друзья Алёша П. (ровесник), и Андрей О. (на два года старше, тоже из нашей школы – все остальные, кроме Миши, были из ближней, 163-й). Были и девчонки, во всяком случае, хорошо помню сестру Алёши Алёну и девчонку со светлыми волосами из третьего подъезда, с первого этажа (почему-то забыл её имя, но или Таня, или Катя), обе на год младше.

Играли больше всего в прятки. С деревьями в нашем новом районе было тогда, как я уже упомянул, плоховато по сравнению с верхней зоной. Но вариантов всё равно было множество. Чекали о синюю доску объявлений у первого подъезда. Другой популярной игрой было «ко мне – от меня» − разновидность жмурок, в которой нужно было не убегать, а либо замереть на месте, либо всем залезть на какой-то снаряд (чаще всего, металлический «глобус») и там уворачиваться от рук ведущего. Почему-то практически не играли в войну. Вернее, мы с Лёшей иногда играли (помню, как много раз подолгу лежали в снегу, в окопах, играя в войну, − и никогда никто от этого не простужался; впрочем, и одевались для таких прогулок как следует, чуть ли не трое штанов), но без противников, а вот команда на команду, как на Морском, почему-то всего однажды. Зимой много играли в хоккей «на валенках». Конечно, играли в снежки, причём один раз, я был уже в восьмом классе, соорудили две крепости и устроили сражение, которое длилось несколько дней.

Эта эпопея началась с того, что однажды весной Лёша и, кажется, Паша (или нет, наверно, Миша из первого подъезда) построили маленькую снежную крепость, прямо перед нашим (вторым) подъездом. Она была обращена в противоположную от подъезда сторону. А потому как-то постепенно напротив неё мы (в основном, кажется, сам я) соорудили другую крепость – уже не из снега, а из подручного материала: основу составлял выброшенный кем-то диван, но было ещё много других элементов, в частности, согнутая рельса, воткнутая в сугроб и что-то там фиксировавшая. В общем, получилось две крепости. И каким-то странным образом образовались две команды, на протяжении нескольких дней ведшие длительные сражения в снежки. Причём одна (за снежную крепость) большая, а другая (за «диванную») – совсем маленькая.

Я оказался в «диванной». Неравные количества команд были, видимо, связаны с тем, что ребята, шедшие домой, сначала оказывались увлечёнными созерцанием сражения, а потом присоединялись к нему ‒ и, поскольку снежная крепость была расположена со стороны подъездов, то присоединялись они именно к той стороне. За «наших» же, помню, присоединился Толя из дома Полевая 14. Тоже подбежал в разгар боя ‒ и молча начал бросать снежки за мою команду. Кстати, для него-то наша крепость располагалась ближе. Но помню, что я это оценил, потому что как раз в тот момент нас было чуть ли не в два раза меньше. Кстати, следует отметить, что никто не нарушал неписанных правил: не пытался зайти с тыла или даже с фланга, и даже фронтальных атакующих рейдов никто не делал ‒ все сражения велись с дистанции, так что численный перевес не трансформировался в побоище. И у всех было прекрасное настроение!

От моих родителей известна занятная реплика, сделанная логопедом (как раз в то время я занимался с логопедом, она приходила домой; поставила мне звук -л- но, увы, не поставила звук р-…). Она проходила мимо и, как выяснилось, какое-то время наблюдала сражение (я её не видел), после чего, войдя в квартиру, коротко сформулировала родителям своё впечатление про меня: «аристократ». Они мне потом рассказали, и я, в общем, был очень доволен : ).

Вспомнил ещё две дворовые игры. Во-первых, самая незамысловатая и самая популярная мальчишеская зимняя игра ‒ «в царя горы». Для игры нужна была более или менее чётко выраженная гора в виде верхней точки высокого сугроба, образованного дворниками или снегоуборочной техникой. Заключалась игра в непрерывной борьбе за место на вершине сугроба: «претенденты на трон» карабкались наверх, а «действующий царь» старался их спихнуть, при этом каждый был сам за себя, с непрерывной и хаотичной сменой ролей. Вторая игра требовала стола ‒ теннисного или другого. Все забирались на стол, а галящий исполнял роль чудища, которое живёт под столом и неожиданно выскакивает то с одной его стороны, то с другой, пытаясь дотянуться и дотронуться до кого-то из компании. При этом выпрямляться «чудищу» было нельзя. Названия этой игры я не помню… Несколько раз играли в казаки-разбойники. Странно, что мало. А ещё лазили по подвалу, с брызгалками и без.

Наш футбол

Рядом была хоккейная коробка, там с весны по осень играли в футбол, а зимой она использовалась по прямому назначению. Кстати, вдруг вспомнил: в ту зиму 1986-го года, когда мы переехали, на ней частенько играли в хоккей с мячом. А в спортивных магазинах, наряду с обычными, продавались специальные закруглённые клюшки и оранжевые мячики. Потом этот вид спорта вдруг словно по мановению исчез…

Но я хотел рассказать о футболе. Ворота были хоккейные. Играли там каждый вечер, причём, кажется, в несколько смен. В том числе приходили играть многие взрослые, и делились так, что часть взрослых оказывалась в одной команде, часть в другой. Сообщество футболистов насчитывало, наверно, человек 25-30, из них взрослых было, наверно, человек 8. Я был самым младшим, основу составляли ребята на 2 года старше меня (на год старше почему-то не было). Помню Славу с Полевая 18, которого все называли Макота, Вову (его я много лет спустя, году в 1998-м, встретил на маёвке – хотя, если разобраться, какое же это «много лет», но тогда именно так воспринималось), блондина Колю (однажды он проходил с девушкой под руку мимо коробки, когда все играли, и кто-то из взрослых крикнул ему вслед, чего это он перестал ходить на футбол; тот обернулся и пафосно заявил: «Весна – пора любви!»), Диму и, кажется, Андрея с Полевая 8/1. Помню ещё нескольких ребят, в том числе постарше.

Кстати, Алексей П. (его я тоже смутно помню по этой коробке, а также позднее ‒ шагающим по ул. Кутателадзе в универ, но познакомились и подружились мы уже в Уфе, в 2006-м году) любил рассказывать, что я со своей негритянской причёской-одуванчиком играл там в футбол в том числе с настоящими бандитами. Он учился с ними в одной школе и, видимо, не выдумывал. Разве что можно предположить, что настоящими бандитами они могли стать всё-таки уже позднее.

Эта футбольная эпоха даже не закончилась, а оборвалась в 1991-м году. Я уже упоминал, что очень многие ребята были на 2 года старше меня, в этом году они закончили школу, в НГУ никто из них не поступил, так что кто-то пошёл в городские ВУЗы, кто-то в армию. Впрочем, следует полагать, что футбол оборвался не только поэтому. Зимой 1992-го года в стране началась совсем другая жизнь, взрослым стало однозначно не до футбола. Как-то так… Кстати, за хоккейной коробкой была волейбольная площадка, и там частенько играли в волейбол, в основном взрослые. Они тоже перестали собираться. Так что дело не в поступлениях в ВУЗ.

Кстати, вспомнил, кроме описанного сообщества смешанного возраста на этой площадке иногда играли ещё и ребята старше меня лет на 5, если не больше. Кажется, и «наши» взрослые с ними тоже играли. Это помню смутно.

Среди взрослых, приходивших играть, был директор пионерлагеря «Солнечный». Я в «Солнечный» ни разу не ездил, но многие ребята знали его именно как директора этого лагеря. У него была корейская внешность, и кто-то из ребят постарше однажды рассказал про него анекдот: дескать, тот ехал на переднем сиденье в машине, которая вдруг резко затормозила, после чего водитель испуганно восклицает что-то вроде «Ох, простите!!! Вы, наверно, ушибли нос?!», на что следует спокойный ответ: «Нет-нет. Только щёки немножко».

На самом деле он был весёлым и энергичным. Запомнился мне часто повторявшимися восклицаниями «Я-я!» (указание партнёру по команде не идти на мяч) и «Огонь!» (призыв пробить). А однажды после игры он заявил мне, что я слабовато бью, подвёл к бортику и показал, как отрабатывать удар «щекой», прижимая мяч ударом к бортику. Кстати, лучше бы посоветовал бить вообще не щекой, а то до этого дошло только четверть века спустя : ). Но я был признателен и, помню, иногда тренировал удар в соответствии с его советом.

Естественно, мяч частенько перелетал за бортик, но иногда перелетал и через металлическую сетку за воротами, при этом несколько раз попадал в окно магазина Демакова 7. Окно, сколько помню, разбивать не доводилось, но сигнализация пару раз сработала, и в один из них вскоре приехала милиция. Им весело объяснили, что произошло, они посмеялись и уехали. А вот однажды мяч залетел в кузов проезжавшего грузовика. Владелец мяча (или даже, кажется, не хозяин, а тот, кому он был оставлен ушедшим владельцем) перепрыгнул через бортик и побежал догонять. Вернулся он очень не скоро, но с мячом. И рассказал, что догнать грузовик ему удалось только уже на базе, на улице Кутателадзе. Не близко!

Мой первый футбольный мяч был ещё старинного типа: резиновая камера с длинным аппендиксом, через который она накачивалась, вставлялась в мяч через довольно длинную прорезь в кожаной оболочке, эта прорезь зашнуровывалась. Мяч погиб под задним колесом автобуса, перелетев через металлическую сетку хоккейной коробки на Полевой. Что там делал автобус ‒ загадка. Для меня это было огромное горе, я вообще трепетно относился к таким вещам. Например, хорошо помню эпизод, когда у меня однажды в пылу хоккейного сражения с Алёшей Паком, его отцом и ещё кем-то сломалась клюшка. Я, с трудом сдерживая слёзы (хотя мне было уже ого-го, лет одиннадцать), взял два куска клюшки и почапал к выходу с хоккейной коробки ‒ обычно мы играли во дворе, но в тот вечер коробка была свободна, и играли там, хотя тоже «на валенках». Дядя Юра призывал меня доиграть, оперируя рукоятью, и это было вполне логичным предложением! Но я помотал головой и горестно побрёл домой.

Заслуживает упоминания и то, как я пеленал каждую клюшку, надеясь отсрочить день её крушения. Не просто изолетной, как все мальчишки, ‒ нет, у меня перо сначала было обмотано пелёнкой, позаимствованной у кого-то из сестёр, только затем шла изолента, тщательно прикрывавшая ткань. Не уверен, что эта забавная предосторожность продлевала клюшке жизнь, но по крайней мере она грела мне сердце. Думаю, реальные хоккеисты оборжались бы, разглядев моё творение, но «Снежинку» я к тому времени бросил, а во дворе, «на валенках», ребята играли примерно на моём уровне.

Искусство обливания

Следует отдельно написать о брызгалках, бомбочках и прочем. Ежегодно 7-го июля отмечался Праздник Ивана Купалы ‒ в этот день обливание как бы становилось легальным и массовым, некоторые обливались на улице из ведра, а вдоль тротуара на Демакова в каждом доме размещалось на балконах по несколько засад детворы ‒ против прохожих. Именно почти любых прохожих. Ну, разве что тех, кто с маленькими детьми, не обливали (хотя, конечно хватало и беспредельщиков). Но вообще-то обливались всё лето и без всякой привязки ко дню Ивана Купала ‒ бегали по улице с брызгалками, да и бомбочки с балконов периодически бросали.

Самые простые брызгалки ‒ базовый вариант ‒ были из тюбиков от канцелярского клея. В колпачке делалась дырка, в неё вставлялся корпус шариковой ручки, в качестве носика. Неровности отверстия в колпачке изолировались пластилином. Но бутыльки из-под клея были очень маленькими, так что все старались подобрать бутылку из-под шампуня. Она должна была быть достаточно мягкой (что встречалось не всегда), иначе била не так далеко, как хотелось. Пластиковых полторашек тогда ещё не было... Длина носика тоже имела значение для дальности. Кстати, признаком мастерства было оборвать струю с одновременным подъёмом орудия, чтобы последние капли долетели до цели, а не рухнули полоской на землю.

В качестве орудия метания использовали бумажные бомбочки и капитошки из надувных шариков. Но капитошки всё-таки были товаром штучным, а вот бомбочек из квадрата бумаги можно было наделать множество. Лучше из тетрадного листа, потому что газета быстро размякала. Но зато из газеты получались большие :). При приближении жертвы оперативно наполняешь бомбочку из брызгалки и кидаешь. Иногда кидал и на проезжую часть Демакова ‒ с шестого этажа долетало (но только тетрадные, конечно). Кстати, в качестве капитошки применялись и полиэтиленовые пакеты! Это было дешевле, чем шарики, да и «взрыв» был практически гарантирован, шарики же в ближнем бою могли и не взорваться или отскочить от цели и взорваться на земле. При бросании с балкона, особенно с верхних этажей (а мы жили на шестом) бумажные бомбочки казались безопаснее для жертвы, чем капитошки, капитошки всё-таки большие. Впрочем, некоторые придурки кидали даже сырые яйца ‒ во-первых, это реально больно, во-вторых, пачкало. К счастью, это было редкостью.

Ну а в сам день Ивана Купала в ходу были больше ведра. Кстати, вспомнил ещё одно орудие: велосипедный насос. Он неплохо бил. Правда, со значительным рассеянием струи. Да и сам насос, кажется, постепенно портился от воды (страдала смазка).

Воду набирали в подвалах, благо тогда это было безопасно (хотя далеко заходить в подвал все же было дискомфортно, по крайней мере одному). В то время не было бомжей, а главное ‒ убийств и похищений детей. Если и было, то так редко и далеко, что это не формировало страха ни у детей, ни у родителей. Я упомянул Демакова, но брызгалки были в ходу и на всех других улицах. Во дворе на Морском 7а все было аналогично, кроме подвалов: доступа к ним не было.

Школа (середина)

Школьные развлечения

В шестом классе неожиданно, как ветрянка, началось повальное увлечение стрельбой маленькими резинками: полоска жгута длиной сантиметров 5 и шириной где-то 3 мм зацеплялась кончиком за острие шариковой ручки, натягивалась, отпускалась и стремительно летела в цель! Через некоторое время орудия стрельбы были усовершенствованы: более тонкий, длинный и прочный жгут завязывался в петлю, которая зацеплялась за указательный и средний пальцы, плотно скатанная жёсткая бумажная скобка зацепляла и оттягивала край кольца, удерживаемая большим и указательным пальцами другой руки… В общем, получалась полноценная рогатка, но при этом компактная до невозможности: резиновую петлю можно было носить на запястье под рукавом. Можно было стрелять и согнутой проволокой, но этого в школе избегали: такие выстрелы были по-настоящему опасны. Даже бумага била довольно солидно, помню, как мне однажды прилетело в глаз…

К шестому же классу относится и эпоха стрельбы водой из пипеток, которые массово закупалиcь в диспансере напротив школы. И, конечно, это было не метание капель, как можно себе вообразить! Нет, пипетка приставлялась к кранчику для питья (в школе стояли питьевые фонтанчики с краником, по два на этаже − тогда не опасались не только подвалов, но и нехороших болезней), и маленькая резиновая рукоятка вдруг раздувалась до размеров огромной сардельки! Била такая пипетка, конечно, не так далеко, как полноценная брызгалка из бутылки, но для игры в здании дальность была вполне достаточной, несколько метров точно было. При этом калибр и, соответственно, расход воды был небольшой, что, опять же, благоприятствовало применению в школе. Конечно, дело происходило не на переменах, а уже после уроков: вторые, четвёртые и шестые классы учились во вторую смену, вечером школа была уже полупустой. К тому же году относится и расцвет вечерней игры в сипу с теннисным мячиком (но чаще, кажется, всё-таки варежкой).

А в один из таких вечеров мы с Сашей П. нашли (не помню, где именно) чёрный отломанный шарик от довольно большой гантели. И – вот странное дело: не помню, ни кто первый предложил, ни кто же всё-таки реализовал, всё запомнилось в едином порыве, так что не возникает ни малейшего сомнения, что и придумать, и с радостью реализовать мог каждый из двоих… Так вот, мы (кто-то из нас двоих) несли её в руках, и, выйдя на третьем этаже из-за угла со стороны окна, вдруг увидели вдали, примерно в середине коридора, напротив кабинета 307, где обитали грозные Т.В. Дельфонцева и В.В. Олькова (а они вполне могли ещё быть на работе), одиноко стоящее жестяное ведро. Уборщицу не было видно, но она явно мыла пол в холле третьего этажа.

Так вот, мне помнится, что мы просто молча переглянулись и восторженно кивнули друг другу – один в один как бессмертная парочка в одной из финальных сцен «В джазе только девушки». И буквально через секунду тяжёлый металлический снаряд уже с громыханьем катится по коридору, изредка подпрыгивая на неровности бывшего сочленения с гантельной рукоятью, а мы заворожено глядим ему вслед. И – попадание!!! Грохот ведра, гулко разносящийся по опустевшему зданию!!! Опрокинулось ли оно? Это нам неведомо, потому что мы дружно развернулись за миг до попадания, через две секунды мы уже на лестнице, ещё через две – на другом этаже (скорее всего, на четвёртом)… Не знаю, была ли погоня, но судя по тому, что мы оба живы, всё обошлось.

Самым ярким воспоминанием об играх с одноклассниками остаётся одно сражение (а самым яростным вопросом – почему же оно в итоге осталось единственным, что мешало играть так снова и снова?!). За школой росли дикие яблони – ранетки. И вот как-то раз мы с Димой, Ильёй М. и Лёхой К. вдруг придумали игру: делимся на команды по двое, расходимся, запасаемся ранетками – и начинаем сражение. У каждого по три жизни. Любое попадание – минус жизнь. По какому принципу разделились ‒ не помню, мы оказались в одной команде с Димкой. И вот война началась. Причём это была именно война, а не сраженье, подобное игре в снежки. Нет, мы разошлись до потери видимости, и дальнейшая игра состояла из серии схваток в разных местах в районе школы, с засадами и поисками. Помню, что довольно изобретательные засады устраивал Илья, одну из них мы обнаружили издали, поскольку обошли школу и приближались не с той стороны, откуда он нас ждал...

Всех подробностей не помню, но в какой-то момент случилось так, что у Димки все три жизни выбиты, у меня осталось две, а у противников ‒ по одной. Так что я остался один против двоих, но по количеству жизней вроде бы паритет. И вот я, избегая окружения, удрал от них и залёг в траве за ближайшей к дому общагой, надеясь пропустить их мимо и неожиданно атаковать. Отчётливо помню, как лежал, запыхавшись и тяжело дыша, а сердце бешено колотилось в ожидании скорой, неминуемой схватки. И вдруг увидел их, торопящихся прямо ко мне по траве, а не по дорожке вдоль общаги, как я надеялся. Заметили! Я вскочил и приготовился к бою. В левой руке ‒ горсть ранеток, плюс полные карманы боеприпасов.

И вдруг… Откуда-то нарисовалcя долговязый гопник. Года на три постарше нас. То ли бухой, то ли обкуренный. Он стал к нам приставать, одного из нас попытался ударить, при этом промахнулся и рухнул на землю. Лёха потом с сожалением заявил, что надо было тут же на него вчетвером навалиться и накостылять. Но это осталось в теории... В общем, в итоге он убрался восвояси, никто из нас не пострадал, но времени прошло немало, настроение было испорчено, а игра так и не завершена. И ведь надо же, почему-то мы так и не надумали ни разу её повторить. Хотя ничего настолько волнующего и похожего на настоящую войну, вплоть до появления пейнтболла много лет спустя, не было.

Кстати, я уже рассказал о поистине прекрасной и благородной игре с гордым названием сипа, но забыл упомянуть, что у неё был дополнительный вариант: ножная сипа. Всё то же самое, но мячик или варежка не бросались, а пинались ногами. Эта игра была хороша тем, что в неё можно было играть на ходу, по дороге на остановку, а также на самой остановке. Кроме того, она была компактной: можно было играть прямо рядом с классом, при этом достаточно умеренно двигаясь, практически не бегая. На улице в роли сипы использовался осколок плотного снега или жестяная банка из-под пива или кока-колы. Недавно Наталья рассказала мне, как ей запомнилась одна такая игра со мной и Борей, по дороге от школы к остановке «Поликлиника».

Ещё одна игра, немного похожая, ‒ наступашки. Галящий должен был наступить кому-нибудь на ногу, остальные уворачивались. Обычно проходила в хорошем темпе, с ложными замахами...

Однажды ‒ о ужас, всего лишь однажды! ‒ физрук Владимир Поликарпович устроил турнир по футболу между тремя классами параллели. Совсем не помню, в каком классе это было, но где-то в середине школы. Забавно, но мы почему-то пребывали в уверенности, что ашники ‒ зауканы и в футбол играть наверняка не умеют, зато вэшники – хулиганы и наверняка играют хорошо, хотя и не факт, что лучше нас. Получилось же всё наоборот: в первом матче ашники победили нас, а во втором ‒ вэшников (кстати, отчётливо помню, что неожиданную ловкость продемонстрировал Ваня Р.). К нашему огорчению, матча за второе и третье места не последовало.

Поражение в футбол было тем более обидным, что несколько ребят, включая меня, ходили на Снежинку. Что ж, Снежинка была не единственным местом в городке, где люди играли в футбол... А может быть, ашникам просто повезло: оба матча были возмутительно короткими. Так или иначе, результат был, доложу я вам, крайне обидным, и разочарование запомнилось до сих пор. Много лет спустя я подружился с ребятами из А-класса, об этом ещё будет речь ниже. И во второй половине 90-х, кроме прочего, иногда играл с ними в футбол, в том числе поздно вечером, на пляже.

Фестиваль

В школе существовала замечательная традиция ‒ фестиваль. Он проводился раз в два года, в феврале, и длился несколько дней. Каждый класс ставил спектакль, посвящённый какой-то стране. Режиссёрами были классные руководители. Первый фестиваль с нашим участием пришёлся на 6-й класс. Причём в этом году, кажется, участвовали и четвёртые классы, так что возник вопрос: почему два года назад мы ни о каком фестивале даже не слышали. Возможно, тогда 4-е классы ещё не допускались к участию, а возможно, нашей тогдашней классной руководительнице лень было с нами возиться. Странно, что это так и осталось неопределённым.

Так или иначе, в 6-м классе наша новая классная вдруг сообщила нам, что будет фестиваль и что наш класс будет представлять Австрию. Страны явно можно было выбирать... Сам спектакль мне не очень запомнился. В каком-то эпизоде мы изображали Венский лес, под соответствующую музыку. В другом – спели гимн рабочей молодёжи на немецком языке, вызубрив текст, написанный русскими буквами. Кажется, у нас были костюмы а ля короткие штанишки. В общем, что называется, отмучались. Класс «В» представил Австралию, и у них, надо сказать, это получилось с огоньком, хотя я практически не помню содержание. Запомнился только лозунг: «Граждане Сибири, не сидите сиднем! Лучше посетите далёкий Сидней!» И ещё огромный кенгуру, представленный маленьким Андреем Ж. и огромным Сергеем К., первый на плечах у второго.

Фестиваль продолжался несколько дней. Самым ярким спектаклем из тех, что я видел в тот год, стало выступление 10-го «Г» класса, посвящённое Древней Греции. Если не путаю, руководителем этого класса была наша географичка (звали её Тамара, а отчество я забыл). Спектакль был очень живой. При этом в ходе выступления возникали некоторые накладки, из которых ребята довольно изобретательно выходили.

Например, в одном из эпизодов на сцену «выплыла» лодка, нарисованная на огромном листе ватмана. В ней «сидело» человека три или четыре. Видимо, это были аргонавты. Так вот, один предложил выпить, и они по очереди «отхлебнули» из большой амфоры. После этого что-то должно было произойти, но не произошло. На сцене возникла заминка, за кулисами послышался возбуждённый шёпот. В этот момент один из аргонавтов, после некоторого колебания, решительно провозгласил: «Выпьем ещё, друзья!» ‒ снова достал амфору и сделал вид, что отхлёбывает. Остальные с облегчением последовали его примеру. В зале раздались одобрительные возгласы, многие зааплодировали. Тут как раз за кулисами разобрались, и спектакль продолжился. В нём были и другие яркие моменты, и общее мнение гласило, что это явно чемпионское выступление.

Каково же было всеобщее удивление и даже возмущение, когда этот класс не получил от жюри даже третьего места! И что же вы думаете? В школе началась забастовка учеников! Точно не помню, каким образом велась агитация, в какой именно форме и как долго она проходила, но было какое-то объявление-воззвание в холле первого этажа, было какое-то общее протестное сидение на скамейках там же, со скандированием наших требований, в нём поучаствовал и я… И, насколько я помню, результаты всё-таки пересмотрели.

Следующий фестиваль состоялся, когда мы учились в 9-м классе (в 1989-м году состоялся перевод школ на одиннадцатилетку, и мы из 6-го класса перешли в 8-й, но учились там по учебникам «прежнего» седьмого класса). В тот год из рук в руки передавали юмористическую пьесу «Восемнадцатое мгновение весны». Помню только обрывки. Например, раза три, если не больше, повторялся такой рефрен: «”Почему я импотент?” ‒ подумал Гитлер». В общем, пьеса, видимо, была довольно простенькой, но нам, в наши 13 лет, вполне нравилось.

Так вот, мы с одноклассниками решили её поставить ‒ благо как раз в этом году была отменена привязка спектаклей к странам. Классная руководительница, естественно, одобрить это не могла (не помню точно, предлагали ли мы ей, но, наверно, да), и начала репетировать с девчонками какую-то пьесу про Винни-Пуха, с полностью переделанным сюжетом (только летом 2018-го я узнал, что текст написала Оля Б.). А парни и несколько присоединившихся к нам девчонок попробовали репетировать «Штирлица».

Как-то так получилось, что я взял на себя общее руководство процессом. Но мне немножко не хватало авторитета, а большинству одноклассников ‒ ответственности. В ходе репетиций постоянно возникали паузы на курение (бегали курить «на дачу» ‒ так назывался закуток за углом музыкальной школы), на дурацкие шутки… В общем, в итоге мы забросили это дело, а вот девчонки свой спектакль поставили. Мне, правда, он показался тогда несколько унылым, однако нельзя быть уверенным, что это впечатление не было нашёптано чувством обиды : ). Сейчас-то я с удовольствием посмотрел бы видеозапись этого спектакля. Кажется, в главных ролях были Катя Г., Аня Ч. (и наверняка сама Ольга). Вроде и несколько мальчиков успели присоединиться, в том числе, кажется, Игорь. Он вообще запомнился мне парнем отзывчивым и неконфликтным.

Главным же событием того фестиваля стало выступление сборной 10-х классов. В этой параллели учился сын школьного директора, и директор постарался как следует. Они поставили рок-оперу «Иисус Христос ‒ суперзвезда». С многочисленным составом, с красивым пением… В общем, это было очень яркое зрелище. Помню, я был просто зачарован. Впрочем, и многие другие спектакли тоже были яркими, и весь фестиваль запомнился как продолжительный зимний карнавал, что-то полусказочное.

Два года спустя, в выпускном классе, уже наша параллель выставила две сборные команды: одна ‒ бывших «ашников», вторая – сборная бывших «бэшников» и «вэшников». «Бывших» ‒ потому, что после 9-го класса ученики параллели перераспределились в четыре профильных класса: физмат, объединённый химбио плюс эконом, гуманитарный и класс без специализации, в котором, естественно, собралась самая весёлая компания (причём не следует полагать, будто там оказались одни недотёпы; например, Вовка П. поступил затем в НГУ, а Фёдор получал в ВУЗе именную стипендию мэра, быстро защитил диссертацию). Так вот, сборная «ашников» поставила какую-то пьесу, где была куча родственников и куча пустых бутылок на столе. И, между прочим, вроде неплохо поставили.

Наша же команда поставила пьесу без названия, в которой фигурировали американский шпион (Женька Т.), контрразведчик, колхозницы и много других персонажей. Режиссёром-постановщиком была Ольга Б., её на репетициях слушались довольно охотно. Пьеса получилась довольно лихой, сколько помню. Очень жаль, что не сохранилось видеозаписи, хотя кто-то, вроде бы, снимал… Перед одним из эпизодов, который, по сюжету, происходил «в ставке» (то ли в штабе, то ли в обкоме ‒ не помню), мы закрыли занавес, а когда открыли, то весь зал ахнул. Дело в том, что на сцене школьного актового зала всю стену с незапамятных времён занимало огромное панно в социалистическом стиле: там были и Ленин, и рабочие, и солдаты, и какие-то механизмы ‒ всё это в виде гигантского коллажа в красных тонах. Так вот, к 1993-му году панно было уже много лет как завешано плотным занавесом ‒ тоже во всю стену, и все про него давно забыли. А мы как раз для этой сцены впервые подняли прикрывающую ткань (она наматывалась на специальный барабан), так что когда основной занавес снова открылся, то перед зрителями предстало забытое монументальное полотно. Получилось неожиданно и очень стильно.

Между прочим, это было моей идеей (чем я, разумеется, гордился). Ну а роль у меня была не очень большой ‒ сторожа дяди Вани, которого вроде как пытался подкупить иностранный шпион, в ответ сторож произносил короткую, но пафосную речь, а затем шпиона совместными усилиями обезвреживали. Впрочем, отсутствие у пьесы официального названия «позволило» мне написать на афише несколько вольный заголовок: «Дядя Ваня и все-все-все». Это, видимо, было уже в мае, когда мы делали повторный показ.

Ах, да, там же ещё была учёба

Рассказ о школе будет, естественно, неполным, если не затронуть тему успеваемости. Не помню, много или мало по сравнению с остальными ребятами приносил я домой звёздочек в первые недели учёбы. Но обделённым точно себя не чувствовал. У меня был отличный задел по чтению: мало кто в классе исходно читал настолько свободно, как я (в выпускной группе в садике ‒ никто), а некоторые читали вообще по слогам. Кроме того, я довольно хорошо считал и отчётливо помню, что по математике в младшей школе был одним из лучших в классе. Вернее, в плане именно решения задач мне помнится, что я был лучшим, я даже помню свой разговор с Мишкой об этом ближе к концу школы (или уже в Германии?). Правда, он был не согласен и считал, что мы оба были лучшими. Кстати, именно мы с ним вдвоём классе в пятом ходили на математический кружок. (Кажется, его вели какие-то старшеклассники)

При этом я с самого начала ‒ с тех пор, как начались оценки, ‒ не был отличником. И как-то не припомню, чтобы я рефлексировал на эту тему. Скорее всего, она меня вообще не интересовала. Также почти с самого начала хромала дисциплина. У меня сохранились школьные дневники за 1-й, 2-й, 6-й и 8-й классы, сейчас пролистал их – и почувствовал себя каким-то маленьким монстром. Бесконечные замечания по поведению в первых двух классах, почерком разных учителей. В то время в младших классах ставили отдельные оценки за поведение, в том числе за четверть и за год, только не в баллах, как за учебные предметы, а словами. У меня все эти оценки – «удовлетворительно», то есть «трояк».

С любопытством изучил годовые оценки. Во втором классе средняя годовая 4.44 (за природоведение четвертные 4, 5, 4, 5, за год влепили четвёрку – а так было бы 4.55 ‒ ближе к пяти…). В шестом средний балл – чуть меньше четырёх, в восьмом – чуть-чуть меньше, чем 3.5. Мягко говоря, не блестяще (бедные родители!). На оборотной стороне дневника за шестой класс красуется многозначительная надпись огромными буквами: «учителя и школа – ДЕВВМО». Я отобразил только примерный вид последнего слова, на самом деле все буквы были дорисованы и разукрашены, но слово осталось вполне узнаваемым.

Следует отметить, что с самого начала у меня наметилась проблемка с английским. Причём она заключалась вовсе не в сложности для меня этого предмета. Первым в жизни сложным предметом стал для меня курс общей химии на первом курсе ГГФ, 15 лет спустя, а первым по-настоящему сложным ‒ курс электротехники, ещё через два года. Его чисто физическую часть я, конечно, изучил как следует, а вот часть собственно электротехническую, посвящённую комбинациям транзисторов и всяким фильтрам, ‒ увы, толком не одолел. Впрочем, ещё я не одолел толком сольфеджио в 1992-м году, но его-то я пытался взять нахрапом за пару недель, а для этого был необходим значительно более высокий уровень способностей… Однако мы отвлеклись.

Источник моих проблем со школьным английским вызывает у меня интерес, но однозначного ответа не существует. В названии 130-й школы с достоинством упоминалось: «с углублённым изучением английского языка», ‒ и это соответствовало действительности. Уроки английского начинались со второго класса, а не с четвёртого, как в других школах. Количество уроков в неделю тоже было увеличенным (точно не помню, сколько, но вроде уроков по пять в неделю, если не по шесть). Кроме того, класс делился на три группы, и каждая группа занималась в отдельной аудитории, со своей учительницей. В общем, были созданы все условия для эффективного постижения фонетики, грамматики и лексики. Однако лично я проявил чудовищную неблагодарность и нисколько не был всем этим вдохновлён. Вот мне и интересно теперь понять: почему?!

Наверно, более-менее правильный ответ следует собрать из двух частей. Сначала кратко: 1) у меня полностью отсутствовал интерес; 2) при отсутствии интереса я, в отличие от многих других детей, превращался в каменного монстра, которому всё было по барабану и которого нельзя было ни увлечь, ни заставить, ни запугать. Естественно, всё это не могло вызвать горячей симпатии в сердцах учительниц. Отсутствие же симпатии в их сердцах не могло оставаться скрываемым бесконечно долго (последние два слова необходимо было поставить из уважения к непростому труду школьных учителей), в результате чего возникала положительная обратная связь с моим отношением к английскому…

В принципе, да; похоже, что примерно так оно и было. А вот почему отсутствовал интерес? Вообще-то неприязнь к английскому длилась столько, сколько я себя помню, и её истоки явно выходят за пределы неблестящих оценок и не слишком дружественных отношений с преподавателями. Мне с самого начала решительно не нравилось английское произношение, а «правильная» интонация вызывала чуть ли не омерзение (во взрослые годы оно, по-видимому, только усилилось). Я испытывал иррациональную неприязнь к бигбену и бэкингем пэласу, с которых для всех советских школьников начинался английский.

При этом мне вполне нравилась англоязычная литература (в переводах, естественно). Марк Твен, О’Генри, Сетон-Томпсон, Фенимор Купер. Рассказы Джека Лондона я прочитал чуть позже перечисленного ‒ тоже нравились. «Маленьких дикарей» С. Томпсона прочитал то ли в первом классе, то ли даже ещё раньше, и они стали одной из двух моих самых любимых детских книг, вместе с «Приключениями Калле Блюмквиста». Классе во втором я по секрету предложил Сашке П. воспроизвести в сибирской тайге описанные в этой книге приключения. Хорошо помню, как он в какой-то момент (точно уже не в первое обсуждение этой темы) с сомнением спросил меня: «Ну, хорошо, а как мы туда попадём-то?» Я пожал плечами и невозмутимо ответил: «На вертолётах!» Моя уверенность его убедила, и он высказал принципиальное согласие. Кстати, я предлагал осуществить эту мечту не сразу, а дождавшись подходящего возраста. (До сих пор хорошо помню, что Яну и Сэму было по 14. К сожалению, моих детей эта книга не увлекла, оба не стали читать; зато оба прочитали и очень полюбили «Калле Блюмквиста». Хотя Каролина поначалу о очень долго упиралась…)

Прежде чем продолжить рассказ об успеваемости, опишу один глупый случай. В восьмом классе в 130-ке отменили школьную форму. Это был 1989/1990 учебный год, а школа позиционировала себя как нечто передовое, так что пошла на этот шаг раньше соседей. Сейчас я думаю, что шаг этот был столь же заманчивым, сколь и неверным, как и практически всё, что происходило в стране в то время и особенно в ближайшие последующие годы. Тогда же ученики встретили это решение с энтузиазмом (а родители, вероятно, без оного). Впрочем, насчёт формы ‒ это просто к слову, другим же школьным новшеством стало появление в восьмом классе дополнительного предмета, психологии. Так вот, однажды на уроке по психологии мы с Сашей П. были почему-то не слишком увлечены тем, что рассказывала учительница. А поскольку она была молодой и не строгой, то отсутствие интереса было материализовано нами самым вопиющим способом: мы с ним сидели на последней парте у окна и тихонько играли в карты.

Играть на уроке в какую-нибудь игру на клетчатых тетрадных листах было делом почти легальным. Разумеется, учитель, заметив игру, мог потребовать её прекратить, мог отнять бумажку, а заметив, что это не подействовало, мог как следует «наехать» и в предельном случае даже выгнать с урока. Но при этом никто не рассматривал эти игры как преступленье. Таких игр на бумаге было немало: точки (прямой аналог «Го», только на огромной площади тетрадной страницы), крестики-нолики до пяти, морской бой, танчики (аналог морского боя), прохождение лабиринта (аналогично), ещё была почему-то малоизвестная, но интересная игра ‒ футбол, в котором траектория мяча выписывала вензеля, и надо было сооружать сопернику ловушечные закутки, дающие право на штрафной удар в 6 клеточек, а для этого анализировать ходы далеко вперёд… (Две мои любимые игры ‒ угадывание слов выстрелами и война «каждый за себя» под названием «Вирус» ‒ тогда ещё не были известны.)

Однако карты на уроке были чем-то заведомо аномальным, кощунственным, и никто в нашем классе никогда себе этого не позволял. И вот, непринуждённая тематика и обстановка урока психологии нас с Саней расслабила, и мы затеяли эту игру, причём с большим удовольствием. Вдруг распахнулась дверь ‒ и практически одновременно в классе материализовались целых три человека, первый из которых нёс на плече огромную кинокамеру, а третьим был Баннов (он уже несколько лет как был директором). Как назло, дверь в этом кабинете была не со стороны доски, а сзади, так что наши беспомощно застывшие тельца и вытянутые в изумлении рожи были тут же замечены им и оценены по достоинству. Он спокойно попросил телевизионщиков приступать к работе, а нам сказал: «А вы двое пойдёмте со мной». И передачу про первый в советской галактике школьный урок психологии снимали без нас. Нам же пришлось уныло оправдываться в коридоре…

Последствий этот случай не имел. Видимо, даже родители не узнали. Из этого, между прочим, можно сделать вывод, что А.М. Баннов был большой либерал ‒ в положительном смысле этого слова. Уже не в первый раз по ходу этих записок А.М. предстаёт с неплохой стороны – неожиданно для автора, привыкшего относиться к нему без особой симпатии, даже с лёгким пренебрежением… Стоит ли мне похвалить себя за объективность Серёжи-историка или обругать за близорукость Серёжи-современника? :)

Впрочем, не всё так просто... Уже на следующий год Сане пришлось перейти в другую школу (хотя он явно был далеко не самым глупым парнем в классе ‒ это и так было понятно, но станет вдвойне очевидным, если упомянуть, что он сразу после школы поступил в НГУ, окончил его и работает по специальности). Автор же этих строк имел все шансы последовать за Сашкой ‒ во всяком случае, сердечный альянс из классного руководителя, завуча Дельфонцевой (неужели она таки сняла отпечатки пальцев с того шарика от гантели?!) и самого Баннова приложил немалые усилия к тому, чтобы освободить четырёхэтажную площадку для сипы от моей якобы не вписавшейся в неё персоны. Инициатором процесса была как раз классный руководитель, которая, как назло, преподавала английский в моей группе ‒ об этих сложностях я уже написал.

Кульминацией данной истории стала сцена, которая странным образом начисто стёрлась из моей памяти, но она известна мне от родителей. В присутствии Т.В. Дельфонцевой, моего папы и, видимо, Баннова Ольга Анатольевна вручила мне какой-то текст, который я неожиданно легко прочитал и перевёл. Т.В. подняла на О.А. несколько удивлённый взгляд. Затем сама тщательно подобрала мне какой-то текст, более сложный. Однако я и его стал вслух переводить ‒ чуть медленнее, но достаточно уверенно. Вероятно, это несколько расходилось с той картиной умственной неполноценности, которую я должен был публично продемонстрировать. Во всяком случае, заключительная сцена недоумения папе понравилась.

Вопрос вынужденного перевода «в обычную школу» был полностью закрыт. Девятый класс я закончил с несколькими пятёрками: по физике, алгебре, геометрии, биологии и чему-то ещё. Несколько троек тоже, конечно, имелось, но в целом всё было благопристойно. А вот если бы та проверка сложилась менее удачным образом, задумка вполне могла реализоваться. И как знать, удалось бы ли мне 12 лет спустя мысленно примерить на себя оборот Михаила Афанасьевича про церковно-приходскую школу…

А вообще это было отработанной системой. Периодически кто-то из класса попадал под жёсткий прессинг со стороны учителей ‒ и в итоге покидал школу. Конечно, кто-то уходил из-за переезда родителей в другой город, но человек пять из ушедших сделали это именно под давлением (один из них не сменил школу, а остался на второй год). Двое в младшей школе, один (или, возможно, два) в средней, двое уже в девятом классе. Так что я вполне мог оказаться шестой «жертвой». Не думаю, чтобы, к примеру, наша молоденькая учительница младших классов Наталья Павловна вдруг лично возжелала непременно избавиться от того или иного ученика. Скорее, это было неким негласным правилом игры, за соблюдением которого следила администрация школы (всё это мои предположения). Правилом, позволявшим поддерживать среди «оставшихся» ‒ как учеников, так и родителей ‒ чувство причастности к чему-то исключительному, ради сохранения которой необходимо учиться как следует, а то тебя вышвырнут «в простую школу».

Стояло ли за всем этим что-то действительно исключительное, кроме самого этого тщательно культивировавшегося чувства причастности? Смотря с чем сравнивать и смотря как сравнивать. Одно можно сказать с уверенностью: выигрышная статистика поступлений в ВУЗы, которую заманчиво было бы взять как главный критерий, практически гарантировалась контингентом учеников и их родителей. Кто (в то время) хотел и мог отдать ребёнка в 130-ку, тот, как правило, хотел и мог воспитать его таким образом, чтобы поступление в ВУЗ было у него в приоритете… (Впрочем, тут надо сделать поправку: часть учеников, видимо, попадала в школу автоматически, по месту жительства. А впрочем… из моего класса вроде бы только пара человек жили близко к школе, и были они уж явно не глупее остальных.) По сравнению с фактором родителей фактор качества преподавания представляется мне чем-то весьма неопределённым. Конечно, это не относится к трём вещам: английскому; физике в исполнении В.И. Шелеста и С.Я. Литерата; математике в исполнении Б.Л. Таныгина. Говорю не за всю школу и уж тем более не за все годы, это субъективные впечатления одного из учеников 1993-го года выпуска.

Однако вернёмся ненадолго к теме родителей. Обоим моим родителям запомнился «промежуточный» выпускной после 9-го класса (десятый и одиннадцатый классы были специализированными, ученики параллели перемешивались, и коллектив родителей, знакомых между собой с первого класса, после 9-го класса распадался). После торжественной части, во время чаепития, все родители дружно и с огромным удовольствием принялись обсуждать мельчайшие детали школьной жизни: учителей и учебники разных лет, запомнившиеся сложные задания, какие-то тонкости и хитросплетения… Мои предки растерянно переглянулись и осознали себя чуть ли не единственными, кто вообще не в курсе всех этих дел. Таким образом выяснилось, насколько тщательно многие родители «пасли» своих чад, на протяжении многих лет контролируя домашние задания, вникая чуть ли не во все аспекты школьной жизни. Соответственно, для нас вдруг открылось, что мои не слишком яркие достижения в успеваемости за эти восемь лет [уместно напомнить: мои одногодки застали школьную реформу и перешли из 6-го класса в 8-й] являются и не столь уж тусклыми, если учесть, что я учился абсолютно и полностью без участия родителей.

Разумеется, я далёк от того, чтобы списывать успехи одноклассников на помощь их родителей, а свои локальные неудачи ‒ на отсутствие таковой. И в доказательство приведу многократно повторявшийся эпизод, который в итоге стал для меня привычным воспоминанием школьной жизни и о котором я в любом случае собирался рассказать. Я сижу на уроке, слышу голос учительницы, даже иногда посматриваю на неё, а сам думаю о чём-нибудь совершенно далёком, причём так увлечённо, что её голос кажется мне шумом водопада где-то там, вдали... Вдруг декорация меняется: шум водопада стихает, а весь класс, до сих пор сидевший в такой же позе, как и я, дружно, как по команде, склоняется над тетрадями и принимается за работу. Я понимаю, что опять прошляпил задание и что теперь главное ‒ не спалиться, не выдать учительнице, что мой внимательный, заинтересованный взгляд был бессовестной бутафорией, что мысль моя витала совсем в других местах. Поэтому приходилось на всякий случай выдержать паузу, тоже склонившись над тетрадью, и только затем пытаться разузнать у соседей, что, собственно, было велено сделать. Неудивительно, что иногда на меня в ответ смотрели, как на инопланетянина, потому что пропущенные мной объяснения нередко оказывались очень длинными, с разбором всяких нюансов…

Другой моей «фирменной фишкой» было «запустить» какой-нибудь один предмет. В смысле особо не утруждать себя сразу по нескольким предметам, но один какой-то просто игнорировать, как будто это урок по фашизму, ‒ на протяжении нескольких недель ни разу не открыть учебник, на уроках слушать непонятную тарабарщину, ощущать дискомфорт, но ничего не предпринимать. То есть хорошо, если это был предмет типа истории, когда можно было сесть и махом наверстать упущенное, просто прочитав учебник, да и непонятная тарабарщина была невозможной. Но иногда запущенным предметом оказывалась химия, и вот тогда всё было, как я описал. Постепенно нарастала, как снежный ком, необходимость сесть и разобраться, но было непонятно, следует ли сделать это прямо сейчас или можно ещё потянуть время, от этой неопределённости как бы чуть подташнивало ‒ и это не метафора. Интересно, что до сих пор у меня периодически, раз в несколько лет, повторяется сон, в котором я учусь в школе или уже в ВУЗе, у меня сильно запущен один предмет и меня чуть подташнивает от этого нависания…

Однажды «запускание» чуть не приняло драматический оборот. В шестом классе я получил по географии двойку в качестве годовой оценки. Это было что-то новенькое. Пересдача была назначена на начало сентября, и почему-то на ней присутствовал папа. Вероятно, первая пересдача была ещё до каникул ‒ и изменений не принесла. Зато к моменту осенней пересдачи я просто выучил учебник практически наизусть, так что на каждый вопрос отвечал легко и непринуждённо. Для географички это оказалось сюрпризом ‒ уж не знаю, приятным или нет, но судя по тому, как доволен был папа (мама до сих пор с удовольствием это вспоминает), возможен как раз второй вариант. Кроме того, сомневаюсь, чтобы мои знания до каникул были уж настолько слабы, чтобы их следовало оценить именно на двойку... Так или иначе, результатом осеннего экзамена стало не просто исправление двойки, но исправление её на пятёрку.

Получается, что сюжет с торжественной проверкой английского был в моей школьной биографии уже вторым таким эпизодом, после географии. Но, конечно, намного более серьёзным. Географию я в любом случае исправил бы, даже если бы был дубом, пусть даже не на пять, а на три. А вот за английский ‒ легко мог вылететь, если бы те два перевода оказались мне не по зубам… Единственное, чего я никогда не «запускал», это математика.

Понемногу обо всём

Небольшая деталь – малозначимая, но всё же я хотел её упомянуть: после того, как нас приняли в пионеры, носить галстук надо было обязательно. Не помню, делали ли замечания учителя, если замечали на уроке без галстука, но вот завучи, бывало, ловили за это в коридоре. Как правило, галстук оказывался в кармане: опаздывал, не успел повязать, схватил с собой и побежал. Либо не успел утром погладить (а их надо было гладить!) и не хотел повязывать мятый. Точно не помню деталей, но помню, как гладил по утрам, как делали замечания, как доставал из внутреннего кармана пиджака и повязывал. Естественно, никого внутреннего протеста против собственно галстуков не было и в помине − ничего, кроме обычного разгильдяйства.

На новый год и, вероятно, на некоторые другие праздники в классе бывали дискотеки. Ребята приносили проигрыватель и пластинки. Я в этих пластинках совершенно не разбирался, помнится только, что основу репертуара составляли битлы, но некоторые увлекались роком, в том числе металлом (Федя, Саша Ю). Пару раз я танцевал медленный танец с Катей Е. Пожалуй, из одноклассниц именно она была мне самой близкой по духу, но тогда я этого не сознавал.

Женя К, Саша Ю, Андрей Т. и, кажется, Гриша Б. классу к девятому образовали неформальный кружок по интересам, однажды я случайно (даже странно теперь, каким образом) попал на один из их сборов дома у Жени. Они очень увлечённо разбирали и обсуждали тексты битлов, видно было, что для них это целый мир. Конечно, это увлечение, кроме прочего, давало мощный драйв изучению английского – драйв, которого мне так не хватало в те годы. Но я был тогда очень далёк и от английского, и от битлов…

Что же, в конце концов, по-настоящему интересовало меня в том возрасте? Помню, что как раз в девятом классе я начал изучать по книжкам дебюты. Сначала мне в руки попалась Французская защита – синяя книжка, помню автора – Суэтин. Шахматные книжки заботливо покупал папа, причём сам он их не читал, но и мне в руки не совал, они просто стояли дома и ждали своего часа. Даже интересно: не помню ни одного раза, чтобы он принёс из магазина хотя бы одну из этих книг! Они словно появлялись дома сами, и не для кого-нибудь, а просто так ‒ как писал В. Ерофеев, «ан унд фюр зих» (естественно, В. Ерофеев – это В. Ерофеев, а не Виктор, его никчемный однофамилец). Так вот, французская защита как-то не очень у меня пошла… Зато следующая, Алехина, пошла гораздо веселее. Причём на этот раз я не просто открыл книжку и начал её «пахать», а поступил более вдумчиво: сначала полистал, посмотрел получающиеся позиции, с двумя конями на ферзевом фланге, – и ощутил к ним внутреннюю симпатию. Эту книжку я уже как следует проработал – хотя, наверно, это продолжалось уже и в 10-м классе. А когда я изучал Грюнфельда по древнему учебнику 1959-го года? Тоже ведь в конце школы.

Однако я отвлёкся. Что ещё было в девятом классе? Начинался оркестр, но вроде по-настоящему он начался для меня только летом (а уже осенью того же 1991-го года он по определённой причине вообще затмил собой всё остальное). Ещё я некоторое время ходил в том же девятом классе на теннис в 204 ю школу. А, вспомнил! Осенью мы с Саней, Иваном и Лёхой довольно много играли после уроков в карты! В самые разные игры. Больше всего в «дурака», но также в «тысячу», в «верю-не-верю», в «сто одно», в реакцию, в другие какие-то игры… В том числе в каких-то подвалах. У меня ведь среди ждущих описания тем стояла пометка «карты в 9-м классе» − и вот я вдруг задумался, чему же это я посвящал в этом самом классе своё бесценное время!

Осенью 1991-го года я переживал первое серьёзно увлечение – школьную влюблённость, которая началась в апреле, сразу после поездки с классом в Вильнюс, и которая, честно сказать, не принесла особо ярких эмоций. Как, впрочем, и вторая школьная любовь, занявшая весну 9-го класса, бывшая намного иррациональнее первой и не оставившая о себе вообще практически никакого воспоминания. Таких увлечений в моей жизни было ещё три. Все они являлись именно влюблённостями, а не просто увлечениями, поскольку непременно сопровождались замиранием сердца в присутствии предмета восхищения и томлением в его отсутствие. Все пять не имели предпосылок в виде дружеских отношений или общего дела и, если честно, немного походили на что-то наподобие ветрянки – хотя, естественно, несравненно более красивое. Главное, что можно сказать, − эти увлечения не обогащали меня. А другие – даже если не были взаимными – обогатили душу и помогали расти личности. Поэтому эти другие «увлечения» я называю любовью, отличая их таким образом от влюблённости.

Где-то зимой Саню уже вынудили уйти в другую школу. Помню, он зашёл в феврале посмотреть фестиваль – уже немного другой, какой-то бывалый, брутальный − тогда, конечно, не было этого слова, но на ум приходит именно оно. В темноте и тесноте зала (на фестивалях зал всегда был битком) кинул кому-то куртку, попросил положить на окно – и тут же спохватился, ругнулся, что её как-то не так повернули: «там ведь резинки!!!» Вероятно, в этом был и элемент рисования.

Не помню, в каком году это произошло впервые, но руководство школы наладило с канадцами ежегодные поездки школьников по обмену. Почему-то приезжали к нам и взрослые – возможно, у той стороны имелся некоторый дефицит родителей, готовых отпустить своих отпрысков во враждебную и непонятную страну Советов. Но школьники тоже приезжали. Про одного из них рассказывали, как про инопланетянина, что он – видимо, тщательно проинструктированный родителями, − настолько не доверял нашей воде из-под крана, что чистил зубы, используя вместо воды пепси-колу (кока-колы в СССР не было). С нашей стороны ребят тоже отправляли. Не берусь прикинуть сколько. Мне помнится, что из моего класса в Канаду съездили только двое, в девятом классе. (Возможно, я ошибаюсь, и ещё кто-то съездил в восьмом.)

Я упомянул канадцев, но американцы вроде бы тоже приезжали, а вот наши, кажется, ездили только в Канаду (хотя могу и путать). Канадцы и американцы, в том числе взрослые, выделялись на наших улицах попугайской расцветкой одежды – ярко-зелёными, ослепительно белыми, а также разноцветными, но обязательно пёстрыми куртками, яркими кроссовками. Эти элементы капитализма однозначно выглядели круто, в том числе для меня. К самим же этим иностранцам ‒ отчётливо помню, что я не испытывал ни интереса, ни симпатии. Враждебности тоже не испытывал, но было во мне какое-то явственное отчуждение.

Столь же определённо мне с самого начала претили одобрительные вскрики «вау» (я как будто предчувствовал это самое «вау» из глотки омерзительной Хиллари в 2011-м году). Раздражало глупое увлечение некоторых стотридцатников английскими ругательными словами ‒ фактически одним словом, с унылыми вариациями. При этом я − в описываемые 1989-1991 гг − в целом вполне разделял доминировавшую в обществе уверенность в том, что реакционеры-коммунисты напрасно пугали народ сказками про злых буржуев. Что нешуточная (и столь недавняя) угроза ядерной войны − всего лишь результат взаимного непонимания, которое необходимо преодолеть, после чего в планетарном масштабе начнётся мирная жизнь, полная сотрудничества и дружбы.

Между прочим, как раз угроза ядерной войны совсем не была для меня абстрактной мифологемой с плаката наглядной агитации. В Академгородке каждый год проводилась интернеделя, в рамках которой в Доме Учёных проходили концерты политпесни. В том числе пели приезжие латиноамериканцы, пели наши воины-афганцы. Мне повезло: мама брала меня на пару таких концертов – кажется, в 1984-м и 1985-м годах (возможно, 1985-м и 1986-м). Завершающим аккордом интернедели была маёвка, на которую собиралась огромная толпа перед главным корпусом НГУ. Там тоже звучали и песни, и речи, а в конце устраивался огромный костёр, на котором, между прочим, жгли чучела империалистов. Атмосфера была незабываемой. Она наверняка была таковой и для взрослых (к которым в моих глазах относились тогда, конечно, и студенты), а уж для меня это было просто что-то фантастическое.

Так вот, насчёт угрозы: отчётливо помню, как однажды с опаской спросил у мамы: «Слушай, а вдруг капиталисты узнают, что у нас здесь проходит конкурс политпесни, − и сбросят на Дом Учёных атомную бомбу?» Мой вопрос получился забавным, но на самом деле как раз в те годы вероятность ядерной войны была вполне зримой. И у нас, и, как выяснилось позднее, на Западе детям настойчиво рассказывали про бомбоубежища, в школах бывали учебные тревоги с сиреной – хотя не сказать чтобы часто.

Между прочим, традиция маёвки сохранилась и после 1991-го года, и даже в новом тысячелетии. Конечно, империалистов уже не жгли, маёвка приобрела черты рок-фестиваля. В одном таком фестивале довелось поучаствовать и мне – в составе рок-группы «Дворник Макар», в 1996 м году. Группа эта была составлена бывшими а-шниками – ребятами из параллельного класса «А» (надо будет отдельно написать несколько слов об их достойной восхищения дружбе через всю жизнь). Солистом был Иван Р., гитары – Сергей С., Рома Р., бас – Саня Д., перкуссия на бутылках и авторство текстов – Митяс В., барабаны – Лёха М. и Андрей Б. (единственный не из нашей параллели, младше на год), он же зажигательно играл на аккордеоне. Я играл на кларнете – не очень много и не очень долго, но, в общем, мне довелось влиться в эту группу как раз в самый подходящий момент. В апреле в студ. городке состоялся конкурс под названием «Вести андеграунда», в нём приняли участие около 20 студенческих рок-групп. И мы – та-дам! – заняли первое место. Главным призом было выступление на маёвке, а точнее – её открытие.

Сейчас я нашёл в интернете старый академовский форум, в котором Митяс упомянул «Дворника», и некий Джохан Лабомба написал: «А я помню, парни, группу "Дворник Макар". Помню выступление на Вестях Андеграунда - 96. Там вокалист вышел в фуфайке с радиоприёмником и пел песню про геологов - это был сильный номер ;) "Стране нужен уголь, стране нужна нефть, идут люди в горы искать свою смерть" / ]». На что Андрей Б. ответил: «ух ты! даже слова запомнил! дааааа... дворник макар ‒ это мясо!»

Предшественником «Дворника Макара» была группа «Хлам» − примерно в том же составе, одно время – на первом курсе − они репетировали по вечерам на 5-м этаже лаб. корпуса НГУ (кстати, случайность ли, что главный хит был посвящён геологам?).

Несколько моих одноклассников тоже играли в рок-группе, причём ещё в девятом классе. Точно помню, что Женя К. играл на гитаре, Федя на барабанах… Возможно, ещё Саша Ю. играл на бас-гитаре? Однажды в уже описанном мной кинозале ТБК состоялся концерт школьных рок-групп. Возможно, это был даже восьмой класс, но я всё-таки почти уверен, что девятый. Этот зал, кстати, был не очень-то большим. Интересно, как туда занесло меня, но в целом мне понравилось. Участвовала и группа «Медведь» во главе с Сашей П. (который в дальнейшем, закончив НГУ, перебрался в Москву и стал узнаваемой медийной персоной), а также с Юрой Ш. Оба они учились в нашей школе на 2 года старше меня. Впрочем, тогда их группа, видимо, называлась как-то иначе, потому что первая запись на сайте Пушного гласит: «9 мая 1993 года мы перенесли ударную установку из школы №25 Академгородка города Новосибирска в подвал Института Геологии и Геофизики. Началась жизнь нашей Рок-Панк-Шарм-Попс-группы “Медведь”».

Нелегальное участие в разработке школьной символики

Когда я был классе в восьмом или, возможно, даже в девятом, то, прогуливаясь однажды после уроков по школе, услышал, что в актовом зале проходит какое-то шумное собрание. Оказалось, что там собрался так называемый актив школы ‒ самые «ах, какие» ученики, и несколько учителей (не помню, присутствовал ли директор). Обсуждали символику школы ‒ несколько готовых идей или даже эскизов для герба и эмблемы. (Позднее появился и гимн, причём довольно неплохой, ‒ его сочинили ученики той самой звёздной параллели на год старше моей, которые примерно тогда же поставили рок-оперу. Скорее всего, и символика разрабатывалась силами примерно тех же ребят.) Так вот, я заинтересовался и уселся в зале, а затем даже принял участие в голосовании ‒ хотя, естественно, не просто не имел ни малейшего отношения к активу школы, но и был от него на тот момент, если можно так выразиться, максимально далёк, с учётом некоторых описанных ранее обстоятельств.

Хорошо помню, что воспринимал саму эту суету с символикой как некий дутый ура-патриотизм: в других советских школах в то время ничего подобного не было, но 130-ка гордо бежала впереди паровоза, примерно в то же время или чуть раньше самоназвавшись «школой-колледжем», первой в районе отказавшись от формы и так далее. Впрочем, получился не совсем справедливый упрёк: ведь в этом деле никакого паровоза и не предполагалось, школа сама выступила в его роли ‒ и имела на это полное право… Так или иначе, сам процесс борьбы идей меня захватил, и я принял участие в обсуждении и голосовании. В зале было несколько десятков человек, и вполне возможно, что я был не единственным зевакой, зашедшим «на огонёк».

В несколько преобразованном виде принятая тогда символика существует и по сей день, вот герб и эмблема, обнаруженные мной вместе с комментариями на сайте школы:

В гербовом фартуке: треугольник, расположен вершиной вверх ‒ бесконечность совершенствования человека. Три вершины треугольника ‒ три кита, на которых стоит школа: знание, умение, творчество; шапочка магистра ‒ стремление к академичности знаний, принадлежность к Академгородку СО РАН; перо ‒ символ обучения. Эмблема: круг ‒ символ отсутствия начала и конца того, что обозначено внутри; интеграл ‒ совокупность знаний, которые школа дает ученику: от первой буквы старославянского алфавита до последней буквы английского; берёзовый лист ‒ любовь к России.

Исходно, как мне помнится, шапочка магистра располагалась внутри герба, взаимное расположение треугольника, пера и листка тоже были немного иными, и уж точно не было этого сердечка. Главная же хохма ‒ в первые годы лист состоял, как мне помнится, из двух неодинаковых половин: левой и правой. Одна была берёзовой, другая же ‒ кленовой! Это был намёк на Канаду, с которой действовала программа учёбы по обмену. Если, кстати, это не был вообще цельный кленовый лист. Либо, вероятно, такова была одна из исходных идей, но на собрании приняли более мудрое решение ‒ сделать лист синтетическим. Видимо, несколько лет спустя пришло время для ещё более мудрого решения : ).

Больничная эпопея

Следует, пожалуй, рассказать больничную эпопею ‒ четыре больницы за один год (причём предыдущая больница была в годовалом возрасте, а следующая предстояла мне аж почти через четверть века, в 2009-м году). Осенью четвёртого класса, примерно в конце октября, я на три недели попал в больницу, на обследование. Не помню точно, что явилось непосредственной причиной: то ли хронический насморк (который, впрочем, сопровождал меня и до, и после того года), то ли ещё что-то. Когда я недавно упомянул этот период в разговоре с мамой, то она заявила, что пройти обследование решили по совету дяди Наума. Так или иначе, три недели я провёл в одной из палат детского отделения на Пирогова, с видом на эту саму улицу. Здание было, кажется, крайним в больничном городке, наиболее отдалённым от универа.

Дети были разновозрастные, и получилась своеобразная коммуна. Много бесились, кидались подушками. Была у нас какая-то песня-переделка, из которой запомнились строчки «На заборе, на заборе медсестра сидит – и зелёными глазами глядит». Самым старшим в палате был Сергей Куминов (фамилию помню примерно), живший на Демакова 1. Он был спокойным парнем, на 5 или 6 лет старше меня. Однажды он показал фокус с завязыванием трико в узел без перехватывания штанин. Было интуитивно понятно, что без перехватывания их завязать невозможно (хотя некоторые наивные ребята потом с упорством пытались это проделать), но как именно он перехватывал, разглядеть не получалось – в этом и заключался фокус. Помню, что я испытывал к этому парню огромное уважение − и вот даже примерно запомнил его фамилию.

Интересно, что нам было запрещено хранить чуть ли не все продукты, которые нам ежедневно передавали родители. При этом сами передачи почему-то не отслеживались (возможно, на это не было полномочий), зато в палатах периодически устраивались облавы. И мы к этим облавам тщательно готовились (видимо, «враги» заранее нас о них извещали). Помню, как мы совместными усилиями прятали продукты по всяким щелям, в постели, в одежде, ещё где-то. Какую-то плоскую коробку с печеньем или пирогом привязали снизу к сиденью стула.

Была комната для занятий, где можно было навёрстывать упускаемую учёбу. Кстати, я тогда пропустил школьную олимпиаду по математике, но в больнице решил все задачи этой олимпиады за 4-й, 5, 6-й и 2 за 7-й класс. Странно, что эти, казалось бы, неплохие предпосылки не были в последующие годы конвертированы в какие-то более осязаемые успехи на олимпиадном поприще. Причём такое ощущение, как будто я просто не участвовал в школьных этапах, потому что не помню разочарования от неуспеха в них. Неужели всё-таки участвовал, а не запомнил только потому, что не был нисколько огорчён? Как-то странно, всё-таки математика меня интересовала, я читал книжки по занимательной математике − Перельмана и другие, решал задачки в «Кванте»… Впрочем, я удивляюсь так, как будто кто-то из нашего класса гарантировано должен был участвовать в районном этапе. На самом же деле это не обязательно так: возможно, все «вакансии» занимались ребятами из «А» класса.

Когда я закончил четвёртый класс, то в конце мая или в самом начале июня, буквально за неделю до запланированного отъезда в Крым – вчетвером, с родителями и Наташей, – получил во дворе лёгкое сотрясение мозга. Мы играли компанией, я столкнулся с Лёшей, неудачно упал и сильно ударился об асфальт левым краем лба. Пришлось опять полежать в больнице. К счастью, поездку отменять или переносить не пришлось, и в то лето мы побывали в Коктебеле вчетвером (баба и деда, конечно, тоже там были).

Однако в то же лето 1987-го года я снова загремел в больницу, прямо в Симферополе – уже третий раз за год. Заполнился итоговый диагноз: двусторонний гнойный пансинусит. Насколько я понимаю, гайморит и фронтит входили в это понятие как составляющие. Быт в детском отделении был тоже энергичным, причём даже намного более, чем осенью в Новосибирске. Много кидались подушками, что приводило к постоянным вылетам трубочек, которые вставлялись нам в нос после прокола хряща для закачки лекарства и откачки чего-то там ненужного (концы трубочек крепились пластырем к щеке). Кроме того, мы ставили друг на друге опыты с глубоким дыханием и последующим давлением на грудь, после которого возникало непродолжительное полунаркотическое состояние (как я потом узнал, опыты эти были не вполне безопасными). Кстати, отношения между пациентами разных возрастов были не столь безоблачными, как в Новосибирске. Было немножко похоже на армию – без прямой дедовщины, но определённая грубость имела место. Хотя, как я теперь понимаю, это были, скорее, «нормальные отношения», которые только после Академгородка казались не вполне привычными : ).

Ещё мы совершали вылазки во двор, где по больничным помойкам (о ужас) собирали грязные кровавые капельницы (о дважды ужас), тщательно промывали их, окрашивали йодом или зелёнкой и плели чёртиков и рыбок. Кроме привычных капельниц с мягкими продолговатыми емкостями, там попадались и немного другие − с пластмассовыми стаканчиками в виде колокольчиков. У больничных мусорных баков стоял особый приторный аромат – смесь запаха лекарств с чем-то явно нехорошим… Но нам, юным дуракам, всё было нипочём.

Впрочем, возможно, как раз походы по свалкам были уже в следующей больнице в Симферополе, взрослой (но может быть, и в обеих). Попал я туда довольно лихо: однажды утром проснулся в своей палате в детском отделении ‒ и вдруг обнаружил (к счастью, всё-таки не то, что обнаружил Грегор Замза), что левый глаз не открывается. Он весь опух и заплыл. Молодая врачиха не на шутку перепугалась. Меня стали готовить к срочной операции – под общим наркозом, с трепанацией черепа! Приехала перепуганная мама. И вот ей пожилая нянечка − по большому секрету – тихонько сказала, что соглашаться на операцию не надо: это просто раздражение от трубочки, которое само пройдёт. Только ни в коем случае не надо говорить врачихе, а то ей, нянечке, влетит… В общем, на трепанацию молодой дурочке меня не отдали, а перевели в другую больницу, к какому-то крымскому светилу. (Спасибо тебе, нянечка, а то мало ли, как бы оно обернулось!)

Бальные танцы в 6-м классе

Осенью шестого класса, незадолго до 12-летия, я начал ходить в ДК «Юность» на уроки бальных танцев. Это однозначно было идеей родителей, точнее, мамы. Вообще, из всех кружков и секций сам я пошёл, видимо, только на «Снежинку». Жаль, что это произошло незадолго до переезда на Демакова, и ездить потом оказалось всё-таки неудобным…

В группе было примерно человек 16, парни в основном мои ровесники и на год младше, девчонки в среднем на год младше нас. Моя партнёрша была младше меня, кажется, на два года. Не могу сказать, что у меня хорошо получалось, но я старался. В конце года был устроен выпускной конкурс для объединённого потока первогодок, в котором кроме нашей группы была ещё одна, схожей численности. Мы с партнёршей оказались в числе шести пар, прошедших в финальную часть, но в самом финале заняли последнее, шестое место.

Надо сказать, что атмосфера конкурсов, на которых выступали ребята, занимавшиеся не первый год (в том числе мои ровесники и даже помладше), совершенно меня заворожила ‒ иного слова не подберу. Я несколько раз присутствовал на таких конкурсах в качестве зрителя, первый раз, видимо, под новый год, так что праздничность происходящего усиливалась новогодней атмосферой. Наряды, музыка, быстрые, лёгкие, энергичные движения и перемещения, вдохновенные лица, наконец, как-никак, невидимая энергия явного и скрытого романтизма всего действа… Кажется, мне особенно нравилась пластичная самба ‒ я имею в виду, в чужом исполнении. Кстати, была ли она вообще в нашей сокращённой программе первого года? Мы разучивали вальс, квикстеп, ча-ча-ча… Точно не помню.

На танцах я подружился с Мишей М. Кроме того, кстати, в параллельной группе занимался Саша Е., с которым мы «ходили» в Теремок. Я не узнал его, но вспомнил по имени и фамилии. Мишка был шутник. Девушкам раздал прозвища: своей партнёрше ‒ Булочка; ещё одну девицу ‒ эффектную блондинку, которая, кажется, училась с ним в одном классе, ‒ почему-то прозвал Эфиопкой. Мне запомнилось, как на одном из занятий она ‒ вскоре после обмена с Мишей словесными уколами ‒ в одном па танца ча-ча-ча как бы невзначай выбросила руку таким образом, что её кисть повисла у него прямо перед носом, и протянула этот момент буквально на долю секунды дольше, чем это предполагала музыка ‒ в то же время выглядело всё так, как будто она просто самозабвенно танцует со своим партнёром, не обращая никакого внимания на остальные пары и вообще ни на что вокруг. Это выглядело очень эффектно – а ведь нам было всего по двенадцать лет…

Через пару лет я вдруг встретил Мишку в нашей школе. Он по секрету мрачно сообщил мне, что ребята из его школы планируют приехать бить стотридцатников, а он пожаловал вроде как на разведку. Это прозвучало правдоподобно, потому что школа считалась привилегированной, и, соответственно, трудно было рассчитывать на большие симпатии в сердцах учеников других школ.

Кстати, существовала практически общепризнанная «шкала крутизны»: даже ученики соседней 166-й школы считались более хулиганистыми и более опытными в уличных разборках, чем мы (это, конечно, если говорить в целом; но и наиболее физически и «жизненно» развитые ребята из моего класса уступали вожакам 166-й, причём этот факт сообщил мне не кто-нибудь, а Сашка П., причём примерно классе в девятом). Так вот, 166-я была «круче» нас, но на этом шкала не оканчивалась: все «щаковские» были круче всех «верхнезонских» (130-я, 166-я, 162-я и 25-я школы), шлюзовые ‒ круче «щаковских», а первомайские ‒ круче всех в городе. Видимо, эта шкала родилась не на пустом месте, потому что позднее, в 90-е, именно в Первомайке было особенно много бандитов. Один мой знакомый оттуда, на несколько лет постарше меня, в 1998-м году рассказал, что примерно половина его одноклассников стала бандитами, а вторая половина ‒ милиционерами. И что очень многих (видимо, всё-таки преимущественно из первых) уже нет в живых…

Однако вернёмся к таинственному приезду Миши М.! Озвученную им версию цели приезда я счёл тогда вполне правдоподобной. Но когда поделился этой необычной новостью с мамой, то она засмеялась и тут же выдвинула другое, вполне прозаическое объяснение: ему наверняка понравилась какая-то девчонка из нашей школы, и он приехал, чтобы её разыскать и познакомиться. Очевидно, так оно и было… Интересно, что много лет спустя Миша принял духовный сан. Правда, не помню, от кого я это узнал, но это же Академгородок, там любая пара людей имеет необозримое количество общих знакомых.

В шестом классе у меня в школе была вторая смена, и у моей партнёрши тоже. А в следующем году, как мне помнится, смены оказались разные ‒ видимо, у неё осталась вторая… Какое-то время мы ходили, кажется, в неудобно позднее время, потом вроде бы я пробовал танцевать с другой партнёршей, но в итоге довольно скоро бросил танцы. Получилось написано так, как будто я был готов продолжать занятия только в той же паре, но, по-моему, дело было не в этом, тем более что дружбы у нас с ней как-то не возникло, мы особо и не разговаривали… Но деталей не помню. Наверно, бросать не стоило, что ещё сказать? Во всяком случае, когда я слышу латиноамериканскую музыку, то у меня буквально всё внутри танцует, но сам я остаюсь при этом неподвижен. Вот такой парадокс. А так, возможно, этого парадокса и не было бы. Впрочем, что бы это изменило глобально? Ответ всё тот же: ни-че-го.

Пионерский лагерь

В 1989-м году, после шестого класса, я впервые поехал в летний пионерский лагерь. Это был не совсем обычный лагерь ‒ или, по крайней мере, необычный заезд: организатором выступало авиакосмическое общество, каждый день нам читали одну-две лекции приглашённые специалисты, а ребята были, кажется, не только из Новосибирска. Впрочем, все трое моих соседей по комнате были из Нска: один из параллельного класса (Сергей Ч.), один из параллели на год старше (Никита Б.), один из Города ‒ тоже на год старше.

В лагере я, как это ни странно, много скучал… И на лекциях, и в свободное время в комнате. Видимо, тогда мною ещё не овладела уверенность в том, что «скучно бывает только дуракам» ‒ а ведь я был уже постарше, чем Каролина сейчас, причём она выслушивала эту сентенцию чуть ли не с самого рождения : ) Впрочем, дома-то я не скучал никогда. Отчасти, возможно, сказывалось то, что как раз в то лето у нас гостили баба и дела, а я куковал в лагере, причём они должны были уехать до окончания нашей смены. Так или иначе, дело окончилось тем, что я собрал вещички и самостоятельно, не предупредив руководство лагеря, рванул на автобусе домой. Дезертировал, в общем. Плохо, конечно, что не предупредил. Но родители, конечно, сразу позвонили...

Из развлечений лагеря ярко запомнились две экономические игры. Во-первых, Биржа. У игроков были фишки, ходившие по кругу, как в игре Монополия, при этом можно было покупать и продавать акции попадавшихся предприятий, где-то за что-то платить и так далее… Но кроме того, игроки получали какое-то количество карт, каждая из которых задавала определённое повышение или понижение курса акций того или иного предприятия. Эти карты вскрывались по одной на каждом ходе, и таким образом формировались непредсказуемые колебания курса всех акций.

Помню, что в эту игру я проиграл, причём своим последним ходом вынужден был повысить до небес курс акций, в большом количестве остававшихся на руках у остальных игроков. Как раз в этот момент Никита разочарованно заявил, что для него в этой игре «всё кончено», и я, хватаясь за соломинку сомнительного утешения, азартно попросил его повторить, уверен ли он, что проиграл. Он подтвердил, и я ‒ задрожавшим от мальчишеского горя голосом ‒ воскликнул: «Отлично! А теперь я… Повышаю! Жёлтые акции… На 90 пунктов!» В ту же секунду за столом поднялся радостный гвалт, ликование, а я в бессильном отчаянии опустился на стул, чувствуя себя разорённым миллионером, облагодетельствовавшим неблагодарных современников.

Зато мне довелось почувствовать себя героем во второй игре, которая заключалась в следующем. Все игроки располагаются вдоль условной реки, и у каждого имеется свой условный заводик, вносящий свою лепту в загрязнение реки. В каждом туре каждый игрок, начиная с сидящего выше всех по течению, принимает решение: оплатить ли очистные сооружения на своём участке или нет. Если он решает сэкономить, то каждому из сидящих ниже него по течению приходится оплатить издержки, связанные с загрязнением на его участке, причём каждому в том же размере единичного платежа. Таким образом, каждый оплачивает загрязнение, накопившееся в данном туре от игроков выше него по течению, а также принимает решение, тратиться ли на очистку на собственном участке. Соответственно, чем ниже по течению располагался игрок, тем выше был выделенный ему в начале игры капитал (все платежи в этой игре были связаны с очисткой реки, заводы присутствовали только номинально). Но этого капитала не должно было хватить на все туры в том случае, если все игроки, сидящие выше по течению, будут пренебрегать очисткой. Стоимость очистки на каждом участке одинакова, туров было примерно штук восемь.

Не помню точно, как это произошло, но ведущая поделила нас на две команды, моя сидела ниже по течению. Интрига же заключалась в том, что каждая команда ‒ без всякого участия ведущей ‒ разработала свою стратегию, причём в нашей команде реализовали идею, которая пришла в голову мне. Получилось, как ни парадоксально, что одна команда воспроизвела условный социализм, а другая, моя, ‒ условный капитализм. Выглядело это так: в первой команде договорились объединить капиталы всех игроков и на каждом шаге совместно принимать решение, оплачивать ли водоочистку. На практике эти решения принимались хаотично, и полноценный эффект не был достигнут.

Моя же идея может показаться взрослому человеку банальной, но в тот момент это было как озарение: каждый игрок платит за очистку на своём участке, получая возмещение этих затрат от остальных игроков, находящихся ниже по течению. Кто именно скидывается, определялось на месте, но очевидно, что каждый раз находилось решение, ведущее к всеобщей выгоде. Результат был предсказуемым: у нашей команды в конце игры осталось довольно много денег, а первая команда разорилась (вообще-то как раз это было совсем не обязательным, но так уж у них получилось).

Выходит, в свои неполные тринадцать лет я ‒ пусть в игровом масштабе ‒ выступил в роли адепта пресловутой «невидимой руки» рынка. Конечно, в 1989-м году мы ещё не были знакомы с этим блудливым лозунгом, однако уже года через три небезызвестным персонажам предстояло провозгласить его всесилие в масштабе всей страны. Причём с самыми драматическими последствиями…

Ещё один эпизод «из лагерной жизни». Мы с Чапой только что о чём-то крепко поспорили и сидели, нахохлившись и не глядя друг на друга, каждый на своей кровати, в противоположных концах четырёхместной палаты. И тут вдруг меня угораздило нечаянно издать некий звук, произведённый однажды ночью Санчо Пансой. Тогда этот звук вызвал крайне встревоженный вопрос благородного рыцаря: «Что это за звук, Панчо?..» Что ж, главный герой Сервантеса мог бы позавидовать достоинству, с которым отреагировал Чапа. Он величественно повернул голову в мою сторону и холодно спросил: «Я не ослышался?» Мысленно проклиная предательский звук, но сознавая, что теперь отступать уже некуда, я холодно и враждебно бросил: «Нет». Он столь же величественно отвернулся. На этом эпизод обрывается… Позже мы с Чапой вместе учились в физматклассе и стали приятелями. Это очень талантливый парень, и, конечно, не случайно десять лет спустя он занял первое место в НГУ на турнире по IQ. Об этом турнире я ещё напишу.

Поездка с классом в Вильнюс

В конце марта 1990-го года, в восьмом классе, состоялась поездка в Вильнюс ‒ на поезде, с пересадкой в Москве. Поехал не весь класс, но больше половины. Набрали в поезд еды, лимонадов. Ехали весело, много играли в карты. Помню, как вскоре после отправления вдруг оказалось, что Джон (Женька) уже сидит в купе у девчонок ‒ в расстёгнутой рубашке, с крестом на груди (тогда это ещё было редкостью в нашем кругу), с гитарой, окружённый вниманием. Не могу с уверенностью сказать, вызвало ли это у меня тогда хоть каплю зависти: в тот момент я не был увлечён никем из одноклассниц. Но помню мысленную констатацию: «Вот явственное проявление того, чего во мне, пожалуй, не хватает, ‒ раскрепощённости с девушками. Во мне, пожалуй, есть что-то другое, но в это оно, видимо, не конвертируется».

С кем я ехал в купе в ту сторону, не припомню, тем более что постоянно торчали толпой то у одних, то у других, много играли в мафию и в другие игры. А вот в Вильнюсе мы поселились в двухкомнатном блоке вчетвером: в одной комнате Саша П. и Лёха К. ‒ в то время они были неразлучными приятелями, в другой мы с Иваном. И на обратном пути всю дорогу ехали нашей четвёркой.

Ума у нас было в то время не очень много. Например, в комнатах стояли пуфики – мягкие табуретки на колёсиках, в форме небольшой тумбочки, ‒ и мы устроили на этих пуфиках скоростное катание по коридорам гостиницы. В ходе катания у пуфиков отлетали колёсики, но нас это, кажется, не очень-то смущало... Ещё запомнилось, как однажды на улице мы открыли бутылки лимонада о железный край уличного ларька (у советских лимонадов были металлические крышечки, как у пива). Заметив это, пожилой прохожий высказал нам на литовском что-то осуждающее, а увидев, что мы его не понимаем, с противной интонацией спросил на русском с акцентом: «О-о-очень культурно так делать, да?»

Алексей, прочитав моё описание этой поездки, напомнил мне замечательный случай, который я умудрился забыть: однажды у нас в комнате заел замок, и никак не удавалось его расшевелить. После долгой и безуспешной возни с ключом Сашка вызвался перелезть с балкона в окно ‒ и проделал это на огромной высоте!

Кроме Вильнюса, мы посетили Каунас. Запомнились красные черепичные крыши ‒ совершенно необычный для нас вид, ставший мне привычным несколько лет спустя, в Германии. (Кстати, интересно: Каунас и Германию разделяют шесть лет ‒ 27 и 21 год назад, однако первое кажется мне не очень чётким воспоминанием из далёкого детства, а второе ‒ чем-то относительно недавним, уже из взрослой жизни. Впрочем, о периодизации жизни надо будет поговорить отдельно.) Ещё запомнился гигантский костёл. А в целом ‒ запомнилось, выходит, совсем немного впечатлений собственно о Литве, а по большей части только общение с одноклассниками. Впрочем, так оно, наверно, и должно быть: такие поездки ‒ это, в первую очередь, поле для общения, а города ‒ предлог (нет, не местоимение ‒ вспоминая старый анекдот про части речи).

На обратном пути у нас было несколько часов в Москве, всем разрешили погулять самим по себе, а мне разрешили съездить в гости к тёте Оле. И я съездил. Не помню, виделись ли мы с ней после той поездки с папой в Москву. Кажется, она приезжала в 80-х в Новосибирск, но вполне возможно, что это было ещё до 1985-го. А ещё она приезжала к нам с Игнатом и Даней, на пару недель, но это было как раз в описываемом мной 1990-м, уже летом (кажется, во время чемпионата мира). Так вот, мы пообщались, и дядя Миша поехал со мной вместе в такси на вокзал. И мы… чуть не опоздали!

Получился настоящий киноэпизод: мы выскочили из такси, побежали, поезд как раз тронулся, я успел заскочить в последний вагон (дверь ещё не закрыли, но полочку лестницы, кажется, уже перевернули), Миша подал мне мою сумку ‒ и мы помахали друг другу рукой. А потом я долго пробирался из этого последнего, 16-го, вагона в наш шестой. Когда я, наконец, добрался, классная руководительница (и по совместительству моя учительница английского с 6-го по середину 11-го класса) сидела совершенно бледная ‒ даже я это заметил ‒ и обессиленная. Кажется, мне рассказывали, что отправление поезда даже чуть-чуть задержали из-за меня: шутка ли, 13-летний школьник пропал в Москве! Всё-таки да, доставлял я ей хлопот…

Недавно попалась в интернете интересная мысль: очень многие современные остросюжетные фильмы избирают временем действия 1980-е годы ‒ время до появления мобильных телефонов. И действительно, с их появлением автоматически исключается целое множество элементов из стандартного конструктора локальных сюжетных поворотов: теперь уже, как правило, «нельзя» разминуться, не заметить записку, куда-то торопиться кого-то предупредить…

Что ещё запомнилось в Вильнюсе? Вкусные шоколадки «Фламинго», необычного формата и, кажется, дешёвые по нашим меркам. Десерты из взбитых сливок в столовых ‒ вообще что-то для нас запредельное. Кстати, вдруг вспомнил: в магазинах тоже попадались необычные для нас штуковины. Например, я купил цветные пластмассовые шарики с водой, которые можно было замораживать и класть в бокалы вместо льда (вроде мы их в итоге дома не использовали, но шарики были красивые, и сама идея тоже).

Поездка состоялась на весенние каникулы, мы вернулись, кажется, 2-го или 4-го апреля. А ещё через несколько дней я вдруг с удивлением обнаружил себя… влюблённым. Первая избранница моего сердца, пожалуй, не принадлежала к тому приблизительному и условному, но всё же типу женщин, которые в итоге в этом самом сердце остались ‒ как некая ступень постижения себя и мира. (С другой стороны, к этому приблизительному типу не относилась и Н., воспоминания о дружбе с которой я обязательно запишу, притом что эта дружба как раз была одной из таких ступеней перенастройки сознания и души.) Вместе с тем, это была и красивая, и серьёзная, и весёлая девушка, так что мне сейчас остаётся только развести руками и одобрить свой тогдашний выбор. Его практически единственным недостатком явилось полное отсутствие взаимности.

Вне школы у нас не было ни общих увлечений, ни общих компаний. И, в общем, где-то только к концу года (точно не раньше конца ноября) я почувствовал, что этот не слишком яркий, но и не слишком драматический сон остался позади. В нём было и письмо, брошенное в почтовый ящик, ‒ в конверте, на который я упросил сотрудницу почты налепить сургуч и поставить штемпель на нём (долго отказывалась), и короткое устное объяснение, и грустное возращение домой ‒ по хмурым улицам, сквозь осенний дождь. В общем, необходимый минимум атрибутов первой любви набрался, ну а то, что из этого не соткалось избытка радости, ‒ стало быть, следовало полагать, что всё впереди…

Походы в избушку

Примерно классе в восьмом мы с одноклассниками начали ходить в зимние походы «в избушку». Первый такой поход состоялся, кажется, довольно рано, с несколькими родителями и ещё без ночёвки. Затем как-то раз сходили уже с ночёвкой ‒ с Иваном, его братом Славкой и их отцом (кажется, именно вчетвером). Кстати, по-видимому, именно Трунову старшему следует адресовать слова благодарности за открытие для нас этих походов. Но потом мы ходили уже сами, без взрослых. Обычно участвовали ‒ в разных вариациях ‒ Иван, Слава, Саша П., Лёха К., Федя и я. Ещё иногда ходили Миша, Игорь.

Сначала надо было ехать на автобусе в Ключи, затем сколько-то протопать на лыжах ‒ совершенно не помню, как долго: пару часов или несколько… Избушек было несколько, но мы в итоге облюбовали себе одну. Кажется, она называлась Лесная. Ещё была Лисья и ещё вроде бы парочка других. Принцип был простой: в избушке имелась печка-буржуйка, на улице были заготовлены брёвна, которые необходимо было распилить и наколоть на дрова. Кроме того, совсем рядом находился родник, доступный в том числе зимой (конечно, надо было пробить прорубь). Продукты приносили с собой. Спали на полатях, вчетвером и впятером было не тесно.

Этот походный быт был необычайно уютным и манящим. Даже сам лыжный переход с рюкзаками ‒ по зимнему лесу, под пение птиц, за тридевять земель (во всяком случае, так это воспринималось) от цивилизации ‒ был радостным приключением. А потом ‒ хруст раскалываемых дров, запах дыма, грубоватая, но горячая и желанная пища. Кстати, буквально на днях я открыл крышку кастрюли с горячими спагетти ‒ и вдруг словно провалился в то время: именно таким крепким был запах лапши в избушке (до смешивания её с тушёнкой). Почему-то все эти годы такой ассоциации не возникало, а тут вдруг так живо вспомнилось… В общем, и так понятно, что всё это было здорово, но для меня, наверно, имелась дополнительная ассоциация с лесным бытом в книжке «Маленькие дикари», которую я уже упоминал в главе о детстве…

Пожалуй, стоит упомянуть географический аспект: всего за пару десятилетий до моего рождения на месте Верхней зоны Академгородка стояла тайга, но в то же время было понятно, что на севере от нас расположен Город (Новосибирск), на юге ‒ Бердск, с запада протекает Обь, а за ней находятся Краснообск и другие населённые пункты. А вот к востоку и северо-востоку от Верхней зоны, казалось, лежала… неизведанная пустота! Огромную, как нам казалось, площадь, занимал ветвистый овраг, а точнее, целая система оврагов. А за ним вроде бы простиралась та самая тайга. Где-то в ней затерялся маленький посёлок Ключи, а вот других населённых пунктов ‒ словно бы и не было, до самого Красноярска! Конечно, это было преувеличением, но достаточно и сегодня посмотреть на карту, чтобы убедиться: основания для него имелись.

Однако вернёмся к избушке. Конечно же, в ней велись всевозможные откровенные разговоры, в первую очередь о девчонках. Что касается алкоголя, то мне помнится, что употребление его было очень умеренным, всё-таки нам было по 13-15 лет. Михаилу, как недавно выяснилось, напротив, запомнился поход с большим количеством бутылок водки. Сам он ни в то время, ни позднее спиртного не употреблял, так что его оценка, по идее, должна быть верной. Возможно, как раз в этом походе я не участвовал.

В общем, насчёт алкоголя полной ясности нет (хотя в 10-м классе он уж наверняка присутствовал), зато нашим неизменным спутником точно был кассетный магнитофон. С классическими цилиндрическими батарейками по полтора вольта ‒ в несколько раз крупнее нынешних «пальчиковых». Когда они начинали садиться, их доставали и стучали ими друг о друга, это помогало продлить ресурс. Кроме того ‒ опять же, для экономии ресурса батарей, перематывали кассеты вручную, насадив их на карандаш и вращая в воздухе. Что мы тогда слушали, толком не помню. Припоминаются только «Наутилус», а также «Сектор газа», который мне лично казался грубым и бестолковым, но остальным почему-то нравился. Впрочем, список наверняка был шире.

Почему-то «наша» избушка неизменно оказывалась свободной. Лишь однажды, когда мы уже расположились в ней, пришли двое ребят на пять лет старше нас. Увидев, что избушка занята, они попили с нами чаю и двинули к какой-то другой. Оба оказались выпускниками нашей школы, причём их классная руководительница как раз перешла к нам, когда они выпустились. Одного из этих ребят звали, кажется, Сергей Ч., а второй с понтом показал нам технику ударов ножом, довольно зрелищно.

Однажды мы запланировали поход в апреле 1992-го года: Иван, Игорь, Саша и я. Но так получилось, что мы с Саней были в субботу заняты и поехать с утра не могли (кажется, у меня был концерт оркестра). Мне смутно помнится и дата: 18-е апреля ‒ надо будет проверить по дню недели. Так вот, Игорь с Иваном уехали утром на автобусе, а мы с Саней договорились выдвинуться вечером. Кажется, исходно мы планировали поймать попутку, а может, и нет. Так или иначе, до Ключей мы дошли пешком, с небольшими рюкзачками и с лыжами в руках ‒ дорога уже была бесснежной. Был уже поздний вечер, когда мы выходили с Проспекта, темнело, дороги были пустыми. (Кстати, мне до сих пор помнятся весенние запахи именно той и следующей весны ‒ таяния снега, почек на деревьях и прочего…)

В Ключах мы уже встали на лыжи… Нет, видимо, я путаю: лыжи мы в тот раз даже не стали брать! И пешком углубились в леса и поля в поисках избушки. У меня с ориентированием дело было не очень, но на Саню в этом плане были некоторые надежды. Однако в итоге мы всё-таки заблудились и бродили по лесу всю ночь! В одном месте провалились в какой-то незаметный сверху ручей, текший под сугробом, промочили ноги, после чего штанины замёрзли и стали похожими на жестяные трубы. Последние пару часов мы так устали и были настолько деморализованы, что ползли по лесу на четвереньках. Изредка пытались докричаться до своих: «Ива-ан! Игорё-ёха-а!» Примерно в 6 утра мы выбрались из леса и увидели дачный посёлок. Доковыляли до одной из дач, постучали ‒ естественно, никто нам не открыл. В этих дачных посёлках нет смысла проводить время зимой, так что все дома, как мы были уверены, пустовали. Мы аккуратно выставили стекло в окне (отковыряв деревяшки), залезли внутрь, затопили печку, повалились на пол и заснули как убитые.

Нет, забыл: сначала случилась ещё одна неприятность ‒ вся комната вдруг наполнилась едким дымом. Оказалось, что где-то в печи лежали какие-то пластмассовые штуковины, которые начали плавиться и ужасно вонять. Да, точно. Мы вытащили эти штуковины и затем уже, пользуясь тем, что у самого пола воняло не так сильно, заснули на полу. Вообще-то это было, наверно, неумно, с едким дымом лучше не шутить, но нам было уже не до премудростей.

Проснулся я первым, причём оттого, что услышал чьи-то голоса. Разговор мне очень не понравился, потому что содержание его было примерно следующим: «Давай, ты у окна вставай с топором, а я в дверь войду…» ‒ с чем-то там тоже внушительным, не помню. По-видимому, хозяева (родители и дети постарше нас) приехали не случайно ‒ наверно, сторож посёлка увидел дым и позвонил им. Хотя… Были ли там тогда телефоны? В общем, это осталось не выясненным, а нам предстоял допрос со следующим лейтмотивом: «Как долго вы здесь уже бомжуете?» Все наши объяснения про поход в избушку не произвели никакого эффекта. Так, что-то я начал сомневаться: возможно, мы только пытались выставить стекло аккуратно, но оно всё-таки разбилось (то, что пытались, это точно), потому что нам, кажется, за него тоже предъявили претензии. Так или иначе, нас выгнали с позором и укоризной, и мы поплелись на остановку. Где встретили Игоря и Ивана и вместе с ними вернулись на автобусе в Городок, рассказывая о своих злоключениях.

Кстати, никто из нас двоих не простудился. Вот только так сложилось, что в избушку мы после этого уже не ходили ‒ во всяком случае, нашей компанией. Почему так? Просто как-то не собрались. До этого, в том же 10-м классе и ранее в 9-м, походов было несколько. Но следующий класс был выпускным, все лихорадочно готовились к поступлению ‒ да и просто общаться между собой стали меньше.

Экспедиция в Березники

Летом 1991-го года, в 14 лет, мне довелось впервые поработать ‒ принять участие в настоящей экологической экспедиции (нет, если быть точным, то первый заработок был всё же чуть раньше, на школьной практике в институте Теплофизики, с Федей и Ваней). Дядя Серёжа П. с его молодой женой Леной взяли меня в качестве стажёра в научную экспедицию в г. Березники. В Березниках у Сергея и Лены были друзья, которые тоже вели исследования в этой области. Туда и обратно ехали на поезде, везли с собой аппаратуру, замерявшую количество микрочастиц в воздухе (и, возможно, какие-то характеристики этих частиц ‒ точно не помню). Прибор выдавал численные результаты на экранчик, их нужно было оперативно считывать и записывать в блокнот, что и входило в мои обязанности.

Кроме замеров в каком-то лагере за городом, однажды спустились в соляную шахту на глубину 300 м. Эти соляные шахты тогда как раз начинали применять в лечебных целях ‒ вроде как сам воздух приобретал в них какие-то целебные свойства. И, в общем, мы там тоже сделали серию замеров. Спускались на настоящем шахтёрском подъёмнике, в шлемах, с фонариками на лбу. Видели огромные, внушавшие как минимум уважение машины, прорубавшие в этих шахтах штольни. Такие машины были бы очень уместны в фантастических фильмах о войнах будущего. Мы видели их только неподвижными, спящими чудовищами, но нетрудно было себе представить грохот и ужас, который они производили во время работы.

В этой поездке я заработал, кажется, 30 рублей, а также одобрительный отзыв Сергея П., что было не менее ценно, поскольку у родителей имелись сомнения касательно моей способности к созидательному труду. Сомнения, нельзя не признать, были на тот момент небезосновательными...

Впрочем, ведь как раз в этом самом 1991-м году и происходит переход от отрочества к юности, что проявилось, во-первых, в поступлении в физматкласс, после которого я разом перестал ощущать себя случайным попутчиком учёбы. (Отчётливо помню сентябрьские дни, дипломат и кожаный пиджак, серьёзность математики и физики, чувство принадлежности к сообществу талантливых и трудолюбивых одноклассников...) Во-вторых, это проявилось, конечно, в открытии эры Н29 («Чернота в зеницах / расцветала эра / на твоих ресницах / чёрного размера…»). В третьих, в переходе к серьёзным занятиям музыкой ‒ и всё это уместилось в полгода.

И вообще, так оно как-то и затвердилось в моём сознании, что я четырнадцатилетний ‒ это ещё «пра-я», «заготовка», «отрок», а вот я пятнадцатилетний ‒ это уже я, просто пока очень молодой. На протяжении многих лет, вплоть до начала двухтысячных, это ощущение было чётким и неизменным, размываясь лишь очень-очень постепенно. Теперь, конечно, уже трудно всерьёз считать эту границу главной, наиболее чёткой в жизни, но сила инерции значительна.

А может быть, и действительно, личность формируется один раз ‒ и затем только дотачивается и шлифуется. Возможно, в том 1991-м году всё же был пройден какой-то ключевой технологический этап формирования металлической болванки, из которой затем постепенно, как Буратино из полена, получился ваш покорный слуга? Нет, ладно, болванка родилась в 1976-м году, но именно в 1991-м она начала воспринимать себя уже не заготовкой, а готовым изделием…

Разные воспоминания

О почерке

Через какое-то время после переезда на Демакова родители стали брать для меня частные уроки каллиграфии. Преподавательницу звали Лилиана Петровна, она была оригинальной дамой, жившей как бы наперекор общественному строю, но без всякой позы и диссидентства, а со смиренным достоинством. Она, конечно, была человеком верующим и, не навязывая свои взгляды, старалась приобщать к ним через красоту. Занятия проходили у неё в квартире, в стареньком деревянном доме на ул. Иванова. Мой «стандартный» почерк от занятий, видимо, не сильно улучшился, но каллиграфический шрифт я в какой-то степени освоил и иногда использовал, например, для поздравительных открыток.

Да, следует признать, в целом мой почерк был довольно неряшлив, и от занятий каллиграфией лучше не стал. Конечно, можно утешать себя тем, что в нём выражалось моё своеобразие, моя независимость и так далее, но честнее будет признать: по-видимому, в нём проявлялись, в первую очередь, отсутствие внутренней собранности и навыка к системному труду.

Однако всему своё время! В какой-то момент оказалось, что нет для меня на свете ничего более важного, чем одна юная особа и всё, что с ней связано. Её почерк имел отчётливый левый наклон, присущий меньшинству людей и, по слухам, отражающий волевой характер. Естественно, мне стало казаться, что нет и не может быть на свете ничего прекраснее такого наклона букв. (Вообще-то следует упомянуть, что свой вклад в эту убеждённость внёс тогда и почерк Олега С. ‒ как раз в тот период мне довелось познакомиться с материалами нашего кубинского ансамбля, который я не застал. Так уж оно совпало.) И вот, как-то без особых усилий, мой собственный почерк незаметно преобразился, приобрёл наклон влево и относительную ‒ по сравнению с тем, что было раньше, ‒ стройность букв. В целом он, пожалуй, приобрёл тогда вид, близкий к нынешнему. Вот такая история.

Об умении сочетать приятное с приятным

Я уже упоминал, что в детстве проводил очень много времени за чтением художественной литературы. К сожалению, я не овладел техникой скорочтения. Хотя, надо и в этом отдать папе должное, у нас дома вполне своевременно «завелась» и такая книга, причём я даже потратил на неё кое-какие усилия, но до конца дело не довёл. Это упущение, несомненно, более значительно, чем не одолённая «буква эр», особенно с учётом невероятного количества времени, потраченного мной в студенческие годы на чтение книг по огромным спискам курсов зарубежной литературы…

Впрочем, собирался-то я вовсе не ябедничать на самого себя, а написать о том, что чтение книг в детстве частенько сопровождалось лакомствами, в роли которых могли выступать хлеб с вареньем, хлеб с маслом с сахаром, конфеты, печенье и прочее. Читал я обычно в своём кресле и хорошо помню ощущение уюта и предвкушения не только от раскрытой приключенческой книги, но и от заботливо заготовленной мною и выстроенной в ряд батареи угощений, призванных сопроводить чтение. Кстати, подобное было и в Симферополе: я тоже читал обычно в кресле, в большой комнате у окна, а бабуся периодически приносила мне то поднос с фруктами, то компот… Здесь уместным будет пошутить, что будто бы мой путь к книге пришлось, дескать, проложить по тому же маршруту, что пресловутый путь к сердцу мужчины.

Пара идей

Кроме карт, мы с родителями и ‒ после их появления на свет и овладения грамотой ‒ сёстрами иногда играли в «записки». Кажется, эта игра называется ещё «чепуха», но это название я услышал только относительно недавно. Каждый писал на полоске бумаги ответы на вопросы: Кто? С кем? Когда? Где? Что делали? Что из этого вышло? Что сказали люди? После каждой очередной записи листок заворачивался таким образом, чтобы скрыть её от следующего пишущего, и передавался по часовой стрелке. В конце разворачивали и читали получившиеся истории, они нередко выходили довольно смешными. Когда я вырос, то добавил в список два дополнительных пункта: «Почему/Зачем?» и «Что герои ответили?» Мы с Моникой и детьми играли уже по этим правилам.

Кстати, в своё время я и в другой игре придумал одно новшество. У нас с одноклассниками в ходу была игра в «сто одно». Как выяснилось намного позже, она представляла собой прямой аналог европейской игры Uno (Свинтус появился намного позднее). Так вот, свои роли были почти у всех карт, за исключением девяток, десяток и всех королей, кроме пикового. В какой-то момент мне пришла в голову мысль наделить девятки особой функцией: разворотом хода ‒ по и против часовой стрелки. Мы с друзьями внедрили это правило, и оно внесло в игру дополнительную гибкость и непредсказуемость. А несколько лет спустя, когда папа привёз из Германии колоду для игры Uno, то оказалось, что в ней предусмотрена специальная карта, выполняющая разворот хода, причём других значимых отличий не было. (За исключением, конечно, необходимости объявлять «уно» при ходе предпоследней картой ‒ весёлого правила, давшего название игре.)

О братьях наших меньших

Кажется, как раз Лилиана Петровна подсказала мне идею постройки кирпичной крепости из пластилина. Пластилин нарезался на мелкие кирпичики, в результате постройка выглядела необычайно солидно. Крепость поселилась в детской на верхней полке. И однажды произошло несчастье: выяснилось, что её заселили тараканы, причём обжили как следует! Вообще, о тараканах надо написать отдельно. Сейчас они практически исчезли из обихода ‒ во всяком случае, в городах (мне кажется самой реалистичной версия о том, что они оказались чувствительными к сотовой связи). Однако во времена моего детства и юности они были полноценными обитателями всех домов. Периодически их травили, но они всегда возвращались. Через несколько лет после переезда ‒ вероятно, уже в начале 1990-х, мы обклеили кухню, коридор и ванную с туалетом обоями «под мрамор» ‒ они были якобы моющимися (не помню, подтвердилось это или нет) и клеились не рулонами, а отдельными небольшими листками. Так вот, в ванной тараканы жили в том числе в верхнем углу, за отклеившимися листками этих обоев, и иногда шуршали этими обоями просто вызывающе громко.

Убивать тараканов мы, в общем-то, не любили. Во всяком случае, я ‒ однозначно не любил. (Отравой ‒ другое дело, тем более что отраву можно было воспринимать как средство устрашения, после которой они просто уходили, а не как тотальное убийство.) В этой связи, кстати, сразу вспомнился эпизод из очень раннего детства, произошедший, кажется, в Крыму. Мне было совсем мало лет, года три, максимум четыре. Мы шли с мамой по какой-то дорожке, и вдруг я увидел большого жука, который полз поперёк этой дорожки. Я подбежал и топнул ногой. Мама очень рассердилась! Я лепетал в своё оправдание, что это был таракан, но мама была непреклонна. Кажется, она даже заявила, что жук полз к своим деткам и так далее. В общем, с тех пор я неохотно давил насекомых, причём с годами это явно усиливалось. Даже мух предпочитал просто сгонять, разве что особо надоедливых всё-таки пытался прихлопнуть. Комаров не жалел. А вот жуков, пауков и даже тараканов старался беречь…

Вспомнилось одно моё детское развлечение с тараканами. Если таракан оказывался застигнут на полу в ванной комнате, то я быстро набирал в детскую клизмочку воду и чертил на полу вокруг него водяной барьер (а иногда добавлял и небольшой лабиринт). Таракан начинал бежать вдоль барьера, ища выход по суше. В какой-то момент он приходил к выводу, что нормального выхода нет, ‒ и резко менял тактику: начинал бежать по прямой, не обращая внимания на барьеры, преодолевая их вплавь. Думаю, подобные опыты, если их систематизировать, могли бы выглядеть довольно поучительно в плане психологии насекомых, ‒ вероятно, что-то такое имеется в ютьюбе…

Кстати, я вдруг осознал происхождение заголовка этого раздела! Это Эдуард Михайлович, когда кто-то оставлял в 28-м классе неубранные крошки после чаепития, в своей ироничной манере делал письменное замечание ‒ не упоминая имени того или тех, кому оно было адресовано, ‒ приблизительно в следующем стиле: «Большое спасибо тем, кто не забыл позаботиться о братьях наших меньших после прошлой репетиции!» (Примечание: после триумфального возвращения пропавшей десять лет назад летописи выяснилось, что в самом длинном и художественном из таких обращений Шефа адресат таки имелся, и был им не кто иной, как Сергей Шатров. )

Небольшая ябеда

Я строго запрещал сёстрам брать человечков от замка на улицу. Их было пятеро: король в красном камзоле, два брата в жёлтых рубахах и два брата в синих. Но однажды Аня ‒ кажется, при мамином попустительстве ‒ нарушила мой запрет. И немедленно потеряла двоих человечков в песочнице во дворе. Причём одного из них я в ней отыскал, как только узнал об этом негодяйстве, а вот второй пропал бесследно. Кстати, найденный оказался уже без волос. Поскольку Аня в тот момент находилась в относительно досообразительном возрасте, то претензий лично к ней я не имею. Правда, они имелись к маме (в случае, если упомянутое попустительство действительно имело место), однако как раз в прошлом году были аннулированы за давностью лет.

Между прочим, Миша с Каролиной оказались более аккуратными: все четверо первоначальных жителей замка здравствуют и поныне. За это время к ним добавилась целая плеяда соратников: несколько ‒ одновременно с замком от мамы, потом ещё несколько ‒ кажется, от неё же.

Единственный поход на рыбалку

За всю жизнь я лишь однажды поучаствовал в рыбалке, примерно в 1988-1989 г. Случилось это так. Один из моих приятелей по двору, Коля С., периодически звал меня составить ему компанию, и однажды я согласился. Операция началась с изготовления для меня свинцового грузила. Коля притащил кусок свинца ‒ не помню, откуда и в каком виде, но помню, как мы его плавили в чайной ложке на огне и проделывали дырку для лески. Это было интересно.

В назначенный день встали рано и, захватив приготовленные мамами бутерброды, удочки и прочее (удочку он мне одолжил), выдвинулись на автобусе куда-то в район шлюза, на какую-то мелкую речку. Сейчас ума не приложу, где именно это происходило, Коля уверенно вёл меня какими-то тропами. Рыбалка продолжалась длительное время, все бутерброды кончились, однако улов в тот день ограничился всего одним окуньком сантиметров в 18-20 длиной, причём поймал его я. Мы предусмотрительно погрузили добычу в полиэтиленовый пакет с водой, где она и плавала до окончания наших попыток поймать ещё кого-нибудь.

Вернувшись домой, я набрал воду в ванну и выпустил окунька плавать там, а вечером состоялся семейный совет: что с ним, собственно, делать. В итоге было принято решение, которого исходно никто не ждал: ехать обратно на шлюз, и там выпустить добычу обратно в бурные воды Обского моря. Что и было исполнено тем же вечером, причём я, кажется, заехал к Монике и отпускать окунька пошли вместе. С тех пор я знаю, что у меня нет склонности к рыбалке (и наверняка к охоте тоже), и не переживаю по этому поводу.

Кстати о Коле. У него был младший брат, примерно ровесник Натальи, и периодически мы с ним выгуливали своих младших. Оба они были тогда совсем крохи, так что найти себе развлечение в этом занятии было непросто. И вот однажды, когда мы с Колей в очередной раз встретились во дворе при одновременном исполнении братского долга, он выдал гениальную сентенцию: «Не, ну вообще, да? Нарожали, а мы должны с ними гулять!» Мои родители, просто валялись от смеха, когда я поделился с ними этим афоризмом (кстати, как раз в это время либо уже родилась, либо собиралась появиться на свет Аня).

Эпизод с испанским и немного лирики

Наша оркестровая учительница испанского, Татьяна Анатольевна, работала переводчиком в ИТПМ. Однажды, когда папа зашёл к ней по вопросу перевода статьи, она намекнула ему, что я не слишком утруждаю себя в изучении языка. Произошло это не в самом начале наших занятий, но всё же ближе к началу ‒ а длились они три года: с осени 1987-го по примерно весну 1990-го года. Папа был жутко мной недоволен и в тот же день заставил меня выучить наизусть какой-то довольно немаленький текст. Мама потом утверждала, что он, чтобы подать мне пример, даже сам его выучил. Было ли это именно так, я не уверен, хотя он наверняка мог это сделать.

Кстати, вспомнился рассказанный когда-то мамой эпизод из самых первых лет их совместной жизни: как однажды она хотела, но по какой-то причине не могла сходить на какую-то интересную для неё лекцию по экономике, причём, естественно, это был весьма «продвинутый» уровень. Папа пошёл вместо неё и вернулся с подробнейшим конспектом. Вполне вероятно, что это было ещё в аспирантуре.

Так вот, выучив текст, я вошёл во вкус, и после этого учил тексты, как полагается, ‒ а это ведь самый надёжный способ освоить язык. В итоге я втянулся в испанский, и больше жаловаться на меня не приходилось. Вот таким забавным образом папа приложил руку к одной из наиболее ценных для меня составляющих моего багажа. К счастью, я своевременно оценил серьёзность его намерений, и «прикладывание руки» не стало буквальным.

Кстати о физических наказаниях ‒ на самом деле они имели место. И с использованием ремня, и без его использования. И иногда, как мне представляется, наказания были не вполне соразмерными. В то же время, они никогда не были частыми, и когда я слышал, что «такого-то отец порет за плохие оценки» (или «за жалобы учителей»), то всегда думал про себя: слава Богу, у нас такого нет! Между прочим, нередко прилетало и от мамы, в том числе иногда довольно чувствительно ‒ например, с использованием белой резиновой туфли, причём вовсе не обязательно по предназначенному для этого природой мягкому месту. Затрудняюсь определить периодичность подобных происшествий, но совершенно точно, что это случалось значительно чаще, чем пару раз в год. Но и, конечно, не каждую неделю. Как-то так.

В целом, полагаю, физические наказания вполне приемлемы, чтобы дети хорошо знали рамки. Но, конечно, этими наказаниями ни в коем случае нельзя злоупотреблять и, кроме того, они должны применяться осознанно и соразмерно, чтобы быть именно досадной закономерностью для обеих сторон, а не мщением. Как мне представляется, что-то в этом роде нам с Моникой удалось реализовать. Впрочем, даже не припомню, когда последний раз приходилось что-то такое применять к кому-то из детей, явно довольно давно. Но в своё время вполне доводилось, и не так уж редко. (Естественно, ремнём Каролину вообще никогда не наказывали, да и Мишку, наверно, всего раза три-четыре…)

Вдруг вспомнил, что несколько раз родители применяли вообще дурацкое, неправильное наказание ‒ не пускали на тренировку в «Снежинку», а позднее ‒ на оркестр. Это произошло всего несколько раз, но запомнилось как чудовищная несправедливость. Особенно отчётливо помню такой эпизод со «Снежинкой»: я сидел за пианино и не слишком охотно разучивал домашнее задание ‒ как правило, папа, если был дома, за этим присматривал (и, кстати, если слышал фальшь, то обычно наугад кричал из кухни: «Бемоль!» ‒ хотя это вполне мог быть, наоборот, бекар). В школе в тот день тоже вскрылось что-то неприглядное: то ли двойка, то ли замечание от учителя, короче, атмосфера дома была не слишком радостная для меня. И вдруг я вспомнил: опа! Сегодня же тренировка! И сразу повеселел.

Однако родители тут же уловили внезапную смену настроения, встрепенулись и в один голос заявили, чтобы я и не думал об этом. Типа не заслужил. Это был, конечно, педагогический косяк… Но, к счастью, один из немногих, в целом они вполне, я считаю, справлялись с родительскими обязанностями : ). Кстати, у родителей практически не возникало разногласий в воспитании детей, и это большой плюс. Нам дома тоже удалось это реализовать. Более того, мы с Моникой частенько, очень часто, произносили одну и ту же реплику хором, словно отрепетировав, причём это не были какие-то часто повторяющиеся типовые реплики!

Продолжение про шахматы

В начале повествования, рассказывая о шахматном кружке, я упомянул своё первое творческое изобретение ‒ «позицию». Через несколько лет, классе в четвёртом или пятом, мне в каком-то журнале попалась задачка на обратный мат. Наверно, в журнале «Квант» ‒ родители выписывали его, и я старался решать математические задачки, а также, конечно, изучал располагавшуюся в конце номера шахматную страничку, которую вёл Е.Я. Гик. На меня произвёл впечатление сам принцип обратного мата (белые заставляют чёрных победить, а чёрные сопротивляются), и я, приложив некоторые усилия, вскоре сочинил собственную задачу этого жанра. Белые: Кре1, Фf3, Лс7, d2, Cb5, c1, Кc6, п. e2. Черные: Кре8, Фa1, Лf2, h8, Cg3, Кb4, п. h7. Решение: 1. Ке5+ Кс6 2. Ф:с6+ Крf8 3. Фа8+ Ф:а8 4. Лd8+ Ф:d8 5. Ch6+ Крg8 6. Cc4+ Фd5 7.Лс8+ Лf8X.

А ещё года через три-четыре придумал ещё один обратный мат, более заковыристый. Белые: Кре4, Фh2, Лс8, e6, Ca7, h1, Кc7, h5 пп. a2, b2, c2, d3, d4, g3, h4. Черные: Крb4, Кe5, f4, п. a4, e7, g4, h6. Решение: 1. a3+ Крa5 2. Л:е5 Kd5 3. Лg8 e6 4. Кf4 h5 5. Кh3 gh 6. Лg4 hg; 7. Фe2 h2 8. Cg2. Если h1Ф, то 9. Фе1+ Ф:е1X. То же, если h1Л. Если h1К, то 9. Фd1 Кf2X или К:g3X. Если h1C, то 9. b4+ ab 10. Фd2+ (или Фe1+) Кра4 11. Фа5+ Кр:а5 12. cb C:g2X.

Чуть позже я немного доработал вторую задачу: белого короля перенёс на f5, ферзя на е2, пешку с d4 на e3, на d4 добавил чёрную пешку, а пешку h6 переместил на h7. Решение приобрело следующий вид: 1. a3+ Крa5 2. Л:е5 Kd5 3. ed e6 (или h6) 4. Крe4 h6 (или e6) 5. Кf4 h5 6. Кh3 gh 7. Лg8 h2; 8. Лg4 hg; 9. Cg2 и т. д. В результате, как мне кажется, контуры будущего мата удалось дополнительно замаскировать. Другая идея была – перенести пешку с d4 на d2, включив затем ходы d4 и d3, в результате в начальной позиции оказалась бы перекрытой ключевая для решения диагональ e1 – a4. К счастью, я в какой-то момент сообразил, что пешки b и d оказываются на начальных позициях, и позиция становится слишком искусственной, подразумевающей убийство слона на с1 и его возрождение из пешки.

В итоговом виде получился обратный мат в 13 ходов. Не исключено, что его можно было бы и опубликовать, вроде он не выглядит банальным. Но, кажется, я не пытался этого сделать (хотя… мог и заслать куда-то в школьные годы, точно не помню; если и так, то, значит, ответа я не получил). Других шахматных задачек я за всю жизнь не придумал и как-то даже не пытался…

Немного похожим образом летом 1994 года я вдруг сочинил несколько музыкальных произведений для фортепиано. Последняя из них была таким нагромождением фантазии, что Шеф, когда я её ему сыграл, с некоторым сомнением спросил, помню ли я её наизусть. Услышав, что, конечно же, помню, он чуть-чуть просветлел и сказал что-то в духе «ну, тогда ладно ещё». В общем, горячего одобрения со стороны Эдуарда Михайловича не последовало, зато Борис, бывший в моих глазах огромным музыкальным авторитетом, отозвался о моих попытках очень тепло, причём я знал, что он ‒ по крайней мере в том, что касалось музыки, ‒ был абсолютно не склонен к лести, так что его положительная реакция очень меня порадовала. Кстати, эти произведения сочинялись на фоне горячего чувства к одной оркестрантке, за одним из них даже скрывался придуманный мной песенный диалог… Тем не менее, композиторский порыв иссяк в итоге столь же внезапно, как появился.

Литературные журналы

В 80-е годы родители выписывали множество толстых журналов, и на протяжении многих лет они занимали несколько полок. «Новый мир» (их было совсем много ‒ явно выписывали на протяжении многих лет), «Знамя», «Юность», «Нева», «Огонёк» (да, знаю, он «не толстый»). Видимо, не всё вспомнил даже из толстых журналов… Возможно, «Наш современник»; кажется, «Наука и жизнь». Далее, «Квант», уже упоминавшееся «Радио» (впрочем, тут как раз не совсем уверен: у папы могла быть и старая подшивка). Почему-то не выписывали «Технику ‒ молодёжи»: вероятно, я к тому моменту продемонстрировал отсутствие склонности к этим делам…

Ещё выписывали довольно много газет: «Правду», «Известия», «Комсомольскую правду», «Аргументы и факты», «За рубежом» (почему-то именно эту газету первой из «взрослых» я начал регулярно читать), кажется, «Литературную газету»... Для меня выписывали «Костёр», «Пионерскую правду». В своё время, конечно, и «Мурзилку», «Весёлые картинки».

В 1990-м году начал выходить журнал для молодёжи с подходящим названием: «Мы». И, в общем, он был довольно интересным и не похожим на другие ‒ чувствовалось, что он адресован именно тебе и твоим сверстникам. У него и формат был совершенно необычным для того времени, примерно А5. Запомнилась повесть про парня, полюбившего Серозглазку (Карьеглазку?), дочь советского дипломата ‒ всю такую заграничную и недостижимую. Повесть публиковалась частями в нескольких номерах, и почему-то я её не дочитал, хотя мы с мамой даже поспорили, чем закончится романтическая история (она была настроена скептически).

Тонкости кинематографа

В доперестроечные времена по всей стране было три телеканала: два центральных и один региональный. Так продолжалось примерно до 1987-го года, когда вдруг появилось платное кабельное телевидение, почти одновременно с ним ‒ 4-й канал «Мир», ну а дальше пошло-поехало. По кабельному телевидению «крутили» практически исключительно западные фильмы: огромное множество боевиков, комедий ‒ и всё это было ново, ярко, интересно. Были и диснеевские мультики в большом количестве.

Среди комедий был цикл фильмов про четверых студентов-бездельников, которые только и делали, что хохмили и развлекались. Причём их быт был настолько ярким ‒ залитым солнцем, с морем, катерами, машинами, изобилием девушек в бикини и полным отсутствием проблем и забот, ‒ что я просто не представляю себе, возможно ли было наблюдать всё это и мысленно не вздохнуть о том, что загнивание империалистического общества, как ни крути, несколько отстаёт от графика… Я не помню названия этого сериала (во всяком случае, серии 4 мне тогда попалось, не знаю, были ли другие), помню только, что один из четвёрки был в очках. Даже эпизодов не помню, кроме одного.

А было бы любопытно заглянуть теперь снова в это давнишнее окошко в другой ‒ яркий и праздничный ‒ мир. При этом следует понимать, что жизнь в Академгородке уж никак нельзя было назвать серой и обыденной! Это был, вне всяких сомнений, научный центр мирового класса. Вполне возможно даже, что в случае проведения объективной оценки он занял бы первое место в мире по концентрации интеллектуального капитала. Однако ни в нашей социалистической реальности, ни даже в наших нечётких представлениях о коммунистическом будущем не было места этому праздному, но солнечному прожиганию жизни, и, как это ни глупо, для подростка это было как бы немного обидно… Точно не помню, но навскидку мне было лет тринадцать.

Часть 3. Юность