Родители

Папа

Папа родился в посёлке Юго-Камск (ныне Юго-Камский) Пермской области, в семье школьных учителей ‒ физики и математики. Через 12 лет семья переехала в Казахстан, в город Сарань, откуда он после седьмого класса впервые ненадолго приехал в Академгородок, в летнюю школу. Позднее поступил в ФМШ, окончил её и поступил в НГУ на физический факультет, причём сдал вступительные экзамены на 20 баллов, что было в то время редкостью. Окончив НГУ, папа не сразу определился с направлением исследований, но в итоге стал специалистом мирового уровня в магнитной гидродинамике, что принесло ему и признание коллег по этой относительно узкой области теоретической физики, и стабильный доход, и, главное, удовлетворение от работы.

Папа всегда очень много работал. Ещё по старой квартире на Морском я помню его сидящим за своим жёлтым столом в прихожей ‒ за работой (естественно, переезд «кабинета» в прихожую был связан с моим появлением на свет). Над столом были полки с научными книгами ‒ металлические, сборные, на Демакова они тоже висели потом над его столом, в комнате с лоджией. Кроме множества чисто научных книг, там было немало научно-популярных, в том числе несколько сборников задач на сообразительность ‒ с кругом, квадратом и треугольником на обложках, а также более тоненькие задачники, в том числе Перельмана…

В одном из этих сборников скрывалась Великая логическая задача про Правдивца, Лжеца и Хитреца ‒ требовалось распознать их, задав три вопроса на «да» и «нет». Папа поделился со мной этой задачкой, ещё когда я был совсем мал (точно дошкольного возраста), и я размышлял над ней на протяжении нескольких лет, пока однажды вдруг случайно не услышал в разговоре папы с кем-то из его товарищей ключевое слово решения. Мне до сих пор очень обидно, что это произошло, лучше бы я решал её всю жизнь и не решил, чем вот так... Кстати, Мишке я тоже дал её ещё много лет назад, и он периодически о ней вспоминает, размышляет. Авось когда-нибудь решит и, таким образом, отомстит ей за меня : ).

Так вот, папа много работал, он писал формулы и, видимо, программные алгоритмы на листочках желтоватой бумаги формата А4 ‒ вероятно, тогда она уже была, либо это был очень похожий формат. Иногда ‒ на перфокартах, которые в то время широко использовались в Городке в качестве бумаги для записей, а особенно для создания карточек с конспектами для долгого хранения (например, деда в подготовке к лекциям оперировал именно картонными карточками ‒ правда, не из перфокарт). Именно за работой, за своим столом, папа и вспоминается мне чаще всего. Но вообще-то он был довольно разносторонним человеком, с несколькими увлечениями, причём не «в прошлом», в своей юности, а как раз в нашем тогдашнем настоящем.

Прежде всего, он очень хорошо ‒ и с большим удовольствием ‒ играл на фортепиано. Конечно, это происходило далеко не каждый день, но достаточно регулярно, чтобы восприниматься как часть семейной жизни, а не как признак какого-то «особенного настроения». Кстати, если всё-таки говорить о настроении дома, оно всегда оказывалось ‒ или, почему бы нет, становилось ‒ приподнятым и лёгким, когда папа садился за пианино и начинал играть. Не случайно при воспоминании об этом мне кажется, что это происходило всякий раз в беззаботное время, в выходной день, когда дома прибрано и у всех всё хорошо (тут я, конечно, имею в виду уже не только квартиру на Морском, но и более поздние годы).

Папа любил Шопена ‒ в особенности, видимо, вальсы, ноктюрны и прелюдии (и, видимо, совсем не случайно я тоже так люблю именно их). Прочитав совсем недавно воспоминания тёти Оли, я с радостью и гордостью узнал, что в юности папа играл и «Патетическую сонату» Бетховена ‒ одно из моих самых любимых музыкальных произведений (наряду с упомянутыми произведениям Шопена, «Временами года» Вивальди, особенно «Зимой», «Реквиемом» Моцарта и некоторыми другими). С гордостью ‒ потому что это всё-таки весьма серьёзное и технически трудное произведение. На моей памяти папа её не играл ‒ видимо, как раз потому, что «тоже» относился к ней серьёзно, а возможности регулярно заниматься, чтобы играть её так, как ему хотелось, ‒ во взрослые годы он уже не имел…

Другим настоящим увлечением папы была фотография. Он фотографировал с самого детства, у тёти Оли в Воспоминаниях есть ценная информация об этом. В квартире на Морском я помню развешанные плёнки, и цилиндрические пластмассовые баночки с проявителем, и загадочную красную лампу в металлическом цилиндре, и пластмассовые ванночки, и запахи химикатов, и, наконец, сохнущие чёрно-белые фотографии ‒ на верёвках, протянутых между дверью в прихожую и дверью в кухню. Ещё, кстати, он делал слайды, в том числе с походов в горы, но почему-то фотографии и слайды из походов я помню довольно слабо. А ведь папа ходил в них несколько раз, и это были серьёзные походы, в которых маршрут длился несколько дней и все припасы приходилось нести в рюкзаках (в отличие от наших походов с коллегами ‒ пусть и тоже неплохих, но всё-таки довольно пустяковых, за исключением самого первого, полудраматического).

Папа и меня пытался увлечь фотографией, демонстрировал мне процесс ‒ опять же, ещё на старой квартире, то есть лет в 7-8. Подарил мне фотоаппарат «Смена», и я наснимал несколько плёнок. В принципе, мне нравилось, но настоящего азарта и восторга от таинства фотохимических превращений я почему-то не испытывал, что папу, вероятно, огорчало. Вернее, в детстве я об этом вообще не задумывался, но вот когда много лет спустя обнаружил, что Миша хорошо соображает в математике, и попытался увлечь его шахматами ‒ предвкушая, как легко ему будет быстро достичь под моим руководством того уровня, на который у меня ушло 18 лет, ‒ то неожиданно натолкнулся на отсутствие интереса ‒ и вот тогда-то вдруг осознал эту параллель : )

В какой-то момент папа предложил мне записаться на кружок фотографии ‒ вероятно, он подумал, что с элементом общения и, возможно, соревновательности дело у меня пойдёт веселее. И я действительно сходил на пару занятий, которые проходили на дому. Кроме меня было ещё 2 паренька примерно моего возраста, которые увлечённо показывали руководителю сделанные ими фотографии, обсуждали композиционные моменты. На одной из фотографий была снята уличная драка мальчишек, и это было интересно. Однако, видимо, фотография как процесс так меня и не увлекла… Хотя фотография как результат, как память о прошлом ‒ в итоге стала для меня огромной ценностью, я много фотографировал домашний быт своей семьи, содержу в порядке электронный архив со многими десятками тысяч фотографий, аккуратно разложенных по годам и месяцам, с отдельной большой выборкой избранного, тоже аккуратно рассортированного по нескольким папкам… В общем, пусть и в трансформированном виде, поклонение Фотографии мне всё же передалось.

Третьим значительным увлечением папы было радиодело. Правда, как раз им он во взрослые годы почти не занимался, это было больше увлечение юности. Однако как-то раз, уже в 90-е годы, он где-то раздобыл огромный радиоприёмник в виде тяжёлого металлического ящика с рычагами и стрелочками ‒ и был ужасно рад. Когда я поинтересовался, в чём прикол этой штуковины, папа пояснил, что его возможности несопоставимы с «гражданским» радиоприёмником, исправно служившим с незапамятных времён у него на столе (такой же был у Митяя в сериале «Сваты», в серии про «дары волхвов»). Однако, насколько я понял, слушать музыку всё-таки можно было и на обычном, а большой потенциал папиной находки всё-таки остался дома по большому счёту невостребованным.

Папа на самом деле разбирался в электротехнике. В юности он был радиолюбителем, и тётя Оля, как оказалось, даже помнит ещё с той поры его тогдашний позывной. Он бережно хранил довольно внушительную стопку журнала «Радио» за несколько лет. Ещё когда я был совсем-совсем маленьким, он сделал переключатель для ёлки, так что горела то одна гирлянда, то другая, то они обе мигали. Сейчас-то автоматическое переключение гирлянд ‒ само собой разумеющееся свойство, однако в то время такие устройства были, вообще говоря, редкостью, причём существовали они исключительно в самодельном исполнении.

Иногда папа что-то паял, хотя я что-то не могу сейчас сообразить, что это могло быть, поскольку других самодельных устройств дома, вроде бы, не было. Возможно, это был какой-то ремонт техники. Как-то раз он показал мне основные принципы ‒ и, опять же, это не вызвало у меня особого интереса. (Даже обидно теперь это сознавать. Впрочем, музыка ‒ вполне «сыграла» в моей жизни, шахматы ‒ тоже. Математика и физика ‒ тоже. Да, пожалуй, в этом плане всё-таки не о чем переживать.) Однако много лет спустя, уже живя в Михайловке, я как-то приобрёл паяльник. Не помню, что именно стало причиной, но как минимум я починил Мишке пару сломанных солдатиков. Возможно, именно для этого и покупал, точно не помню.

И, конечно, ещё одним серьёзнейшим папиным увлечением были книги. Он был настоящий книгоман (а не просто библиофил). Когда в начале 90-х начали выпускать издание энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, папа немедленно на него подписался. Правда, в итоге выкупили только несколько первых томов, но он им очень радовался. Впрочем, это просто так, для примера… Кроме художественных книг, папа явно охотно читал историческую и мемуарную литературу. И, соответственно, дома её тоже было много.

Когда мы с ним ‒ уже в нулевые годы ‒ обсуждали какие-то исторические или политические моменты, то, как правило, оказывалось, что его точка зрения не совпадала ни с официальной, ни с какими-то устойчивыми оппозиционными взглядами. Я не помню деталей, но сейчас по обрывочным воспоминаниям тех бесед понимаю, что он судил об истории на редкость здраво ‒ без шаблонов, без догм, не упуская из виду ни «положительных», ни «отрицательных» сторон и событий каждой эпохи. Папа однозначно не был диссидентом, однако когда ему в своё время представилась возможность вступить в партию, он этого не сделал. Когда началась перестройка, он воспринял её положительно. И далее, по-видимому, как и большая часть в том числе неглупых людей, некоторое время пребывал в искусно напущенном тумане добровольных заблуждений. Но первые же шаги Путина воспринял положительно, и дальнейшие, конечно, тоже. Я вдруг вспомнил, как вскоре после «появления» ВВП папа на вопрос о своём отношении немного задумался и ответил: «На мой взгляд, он недостаточно интеллигентен». Но дальше уточнил, что те мысли, которые Путин озвучивает, а также его деятельность ‒ он в целом одобряет.

(Пожалуй, здесь следует отметить, что слово интеллигент имело тогда в нашей семье вполне ясный положительный смысл, а слово интеллигенция закономерным образом трактовалось как совокупность интеллигентов ‒ во всяком случае, в статистически надёжном большинстве своём. Однако жизнь не стоит на месте: в результате длительной и активной «общественно-просветительской» деятельности так называемой «либеральной интеллигенции» само понятие интеллигенции немного, как бы это сказать, пострадало ‒ во всяком случае, в моих глазах… При этом, разумеется, понятие «интеллигентный человек» осталось неизменным, как любая абсолютная ценность.)

Впрочем, когда я говорил о папиных взглядах, то имел в виду, прежде всего, отношение и трактовку событий первой половины века: революцию, гражданскую войну, Великую Отечественную, сталинскую эпоху в целом, да и поздний Советский период. Как раз в суждениях об этих вопросах папа обычно брал широко, без предрассудков. Он как будто озвучивал точки зрения двух противоположных сторон, но это не было простой констатацией, а формировался некий синтез, который и был его точкой зрения. Это и тогда выглядело весомо и убедительно, а сейчас, оборачиваясь назад, я преисполняюсь большим уважением к стройности его мыслей и системе убеждений.

Вдруг вспомнилось сейчас, что как-то раз папа упомянул в качестве примера, что два его деда сражались за белых, а два других ‒ за красных. К стыду своему, я мало расспрашивал его о предках. Впрочем, тут надо отметить, что папа и не слишком любил распространяться на некоторые темы. Например, о том, как репрессии коснулись нашей семьи. Или про работу Киры Валентиновны и Елизаветы Фёдоровны в определённый период ‒ в данном случае он, видимо, чтил гриф секретности. Или даже о своём отце, Иване Степановиче... Предполагаю, что в данном случае он имел в виду четверых братьев Дубенских ‒ надо будет обязательно уточнить у тёти Оли. Вообще, это, конечно, настоящее счастье, что она написала такие подробные воспоминания. И, надеюсь, теперь ещё будет дополнять их. Впрочем, папа тоже написал очень ценные воспоминания о своём детстве, хоть и не очень много…

Чего папе, пожалуй, не хватало во взрослые годы, так это спорта, какого-то активного отдыха… Но я всегда, кроме самых последних лет, когда он был уже немолод и не совсем здоров, помню его бодрым. Он, впрочем, всегда много ходил пешком. А в Германии стал много ездить на велосипеде, в том числе совершать на нём длительные прогулки.

Ещё одним увлечением папы был кинематограф. Не в том смысле, что он тратил на него много времени, ‒ скорее, наоборот, телевизор он смотрел очень мало, а в кино, кажется, вообще во взрослые годы почти не ходил. Впрочем, иногда мы ходили вместе: помню «Безумный мир», «Большую прогулку», «Холодное лето 1953-го». (А как-то раз в Симферополе мы с ним ‒ почему-то вдвоём ‒ забрели на «Прощай, братва замоскворецкая», и папа был потом недоволен, что выбрал именно этот фильм.) Кстати, и мой самый любимый фильм, «В джазе только девушки», я впервые увидел именно в кино, с родителями. Но написать я хотел о другом: папа очень много смотрел кино в детстве и юности, это было его настоящей страстью. Как-то раз он рассказал, что когда телевизоры только-только начали продаваться и были большой редкостью, то он частенько ходил в гости к одной семье ‒ смотреть телевизор. Причём ему было неловко, он стеснялся, что доставляет им неудобства, но преодолеть притяжение телевизора был не в силах.

Папа знал чуть ли не наизусть весь советский кинематограф ‒ имена и фамилии актёров, кто в каких фильмах снимался, а также какие-то общие сведения из их биографий. Сейчас такое знание не выглядит какой-то особенной ценностью, ведь его фактический объём не столь уж огромен. Если тебя заинтересовал какой-то актёр, ты заходишь в интернет ‒ и моментально получаешь исчерпывающую справку. Тогда же такой кругозор можно было собрать только постепенно и кропотливо, по крупицам, из огромного количества источников: разговоров, газетных статей, каких-то книжек. Кроме того, папа не просто абстрактно помнил эти детали ‒ он знал и любил всё это многообразие советских фильмов. Любил ‒ не все, конечно (в этой любви не было ни слепоты, ни фанатизма), но очень многие. А посмотрел ‒ такое ощущение, что чуть ли не все.

Помню, как в детстве он иногда спрашивал меня, узнаю ли я того или иного актёра. Постепенно я стал запоминать их и начал узнавать, а потом, много лет спустя, сам стал задавать такие вопросы Мише и Каролине ‒ и мне доставляли удовольствие как правильные ответы, так и сами эти вопросы. Чувство связности времён...

Папа любил петь. Помню, как он пел, играя со мной в шахматы. Или делая что-нибудь по дому. Когда работал (а работал он дома очень много, все годы, начиная с моих самых ранних воспоминаний о его письменном столе в коридорчике нашей однокомнатной квартиры), то не пел, но свистел. Одно время – уже после рождения Ани − я спал в комнате с лоджией, а сёстры – в детской, и мне иногда приходилось засыпать на диване под его свист, что мне тогда, честно говоря, не полностью нравилось. Но стоит ли говорить, с каким удовольствием я нырнул бы сейчас в один из тех вечеров…

Из того, что он частенько пел, вспоминаются «Сиреневый туман», «Утомлённое солнце», «Песня старого извозчика», «Моя Марусенька», «Скажите, почему», «О эти чёрные глаза», «Шаланды полные кефали», «Барон фон дер Пшик», «Не кочегары мы, не плотники», «По бушующим морям», «Губы окаянные», «Синий платочек»… И наверняка ещё что-то из Никитиных, Визбора – их записи, а также записи Окуджавы, частенько звучали дома. Высоцкого тоже любили, было много его пластинок, но вот почему-то не помню, пел ли папа его песни. Вообще-то, к примеру, «Письмо в город и ответ на письмо» должен был петь, это было очень в его духе. А «Милицейский протокол» − точно, вспомнил, исполнял с большим удовольствием и очень артистично! Ещё − несколько русских романсов. Например, кажется, «Жалобно стонет ветер осенний». Эх, не помню, пел ли он две любимые мною песни М. Бернеса. Хотелось бы верить, что да. Пел папа в разных ситуациях, но чётче всего почему-то вспоминается, как он поёт ‒ обычно только фрагмент песни, ‒ задумавшись над ходом в шахматах. Явно как раз за шахматами он пел частенько.

Из звучавших дома записей ‒ пластинок и магнитофонных катушек ‒ мне помнятся ещё Пётр Лещенко, Юлий Ким, Вероника Долина… И – вот ведь штука! – мы же и свои голоса записывали на магнитофон (кажется, не пение, но ведь это ещё лучше). Боюсь, эти записи пропали. Вообще-то, мягко говоря, немного жаль... Зато сохранились фотографии.

Уже дописав эти воспоминания и внося финальные правки, я вдруг вспомнил сто лет как позабытую мной песню, исполнявшуюся папой как раз в задумчивости за шахматами: «По улицам ходила большая крокодила. Она, она зелёная была. Увидела француза ‒ и хвать его за пузо! Француз, француз, француз большой был трус». Причём это явно одна из самых ранних песен, которые я помню по детству. Забавно, но эти несерьёзные строчки наверняка причастны к формированию у меня «заранее» немного снисходительного отношения к этому народу, который, между прочим, дал миру столько прекрасных математиков. Но ничего не поделаешь: авторитет папы был неоспорим.

Мама

Мама родилась в Оренбурге, год или два спустя семья переехала Иркутск. Окончила школу с золотой медалью, но при поступлении в НГУ столкнулась с неожиданными трудностями, которые настолько её мобилизовали, что она стала отличницей, делегатом Всесоюзного слёта студентов-отличников учёбы, Ленинской стипендиаткой, ну и далее её профессиональный путь тоже был успешным.

Она преподавала в НГУ. Несколько раз брала меня, ещё маленького, на занятия, один из таких разов я даже запомнил: меня посадили рядом с одной из студенток, и она между делом нарисовала для меня зайца и капусту; это была какая-то маленькая аудитория, видимо, в главном корпусе (тогдашнем главном), было мне – навскидку – года три. Также мама работала в институте экономики, ездила в командировки по союзу (мне помнятся по рассказам Ереван, Рига, кажется, Талин), а в 1980-м была направлена на стажировку в Венгрию. Видимо, надолго, потому что к ней приезжал папа, а также ‒ в другое время ‒ бабуся и я. Более того, я тогда чуть ли не целый год провёл в Симферополе, ходил в детский садик «Алые Паруса».

По работе мама занималась капиталистической экономикой. Причём занималась, по-видимому, весьма серьёзно, не испытывая недостатка ни в способностях, ни в трудолюбии. Её кандидатская диссертация была в двух томах, о чём сама она впоследствии вспоминала с некоторым сожалением ‒ в том духе, что в данном случае требовательность к себе оказалась чрезмерной: можно было ограничиться значительно более скромной работой и оставить задел для докторской. Смутно помню родительские упоминания о маминой подготовке к защите, причём мне кажется, я слышал их из детской деревянной кроватки…

Хорошо помню фантастическое впечатление, которое производили на меня в детстве витражи НГУ ‒ огромные, в высоту двух этажей, простиравшиеся во всю длину холла в главном корпусе. Я впервые увидел их, по-видимому, очень рано: маме периодически приходилось брать меня с собой на работу (не регулярно, конечно, и обычно ненадолго; я уже упоминал, что пару раз сидел на её занятиях, но это были редкие исключения). В то время на втором этаже главного корпуса, как раз напротив витражей, была расположена диспетчерская, и я неизменно во все глаза разглядывал диковинные цветные картинки, величественно представлявшие Науки, Мысль и Тайное Знание. Почему-то университет всё время оказывался в эти минуты безлюдным, тихим (оказывается, это не случайность: было бы трудно спокойно обсудить расписание во время перемены). Эти витражи, конечно, просто изумительны ‒ и воплощение, и сама идея: мне кажется, они способны любому ребёнку сообщить некий импульс стремления к науке ‒ осознанного или неосознанного...

В маминой работе имеется интересный факт, о котором обязательно надо здесь рассказать, а именно разработка экономической игры, моделирующей капитализм. Заключалась она в следующем: несколько десятков человек (обычно студентов или школьников) случайным образом делились на рабочих и работодателей. Игра разделялась на несколько раундов, порядка десяти. В начале каждого раунда каждый рабочий получал в виде специальных карточек некоторое количество «рабочей силы», которую он должен был в течение раунда успеть продать кому-то из работодателей и на вырученные деньги приобрести необходимый минимум продуктов питания, а также каких-то бытовых продуктов потребления. Каждый работодатель исходно располагал одинаковым объёмом средств производства, причём они различались по категориям: тяжёлая промышленность, лёгкая промышленность, продукты питания (так мне помнится).

За раунд каждый капиталист должен был купить у рабочих какое-то количество рабочей силы (сообразно имеющимся у него денежным средствам), произвести соразмерное этой рабочей силе и имеющимся средствам производства количество продукта и продать этот продукт. Каждый акт покупки/продажи рабочей силы или продуктов совершался по цене, оговорённой на месте двумя участниками игры. Таким образом, каждый раунд представлял собой огромный кричащий базар, где каждый бегал по залу и выкрикивал: «Продам то-то по такой-то цене!» «Куплю то-то по такой-то цене!» (К продаваемым или искомым товарам относилась и рабочая сила.) В результате кто-то постепенно богател, а кто-то постепенно разорялся. Но главное не это! Игра, несмотря на ограниченное количество раундов, неумолимо демонстрировала реальные закономерности капитализма, включая циклы перепроизводства. Причём наглядность этой демонстрации была очень явной: все участники вели себя хаотично, каждый из них на любом отрезке времени преследовал исключительно собственный интерес. Мне кажется, создание такой игры ‒ дело очень незаурядное!

Мероприятие проводилось в одной из больших аудиторий. Ещё когда я был совсем маленьким, точно дошкольного возраста, мама пару раз брала меня на игру и доверяла роль менялы ‒ разменивать игрокам деньги и карточки крупного номинала на более мелкие. Делать это нужно было быстро, поскольку размен требовался во время заключения сделок, но я неплохо считал в уме и вроде справлялся. Много лет спустя, в одном из последних классов школы, мне довелось в этой игре поучаствовать ‒ её провели для школьников. Но почему-то совсем не помню хода игры, даже был ли я рабочим или капиталистом… А вот свою детскую роль менялы, казавшихся мне совершенно взрослыми студентов и студенток, возбуждённо бегающих по залу с карточками, и свою озабоченность не ошибиться при размене карточек ‒ помню хорошо…

Пожалуй, следует упомянуть, что мама владела искусством кройки и шитья, шила и перешивала платья, юбки. По раннему детству мне хорошо помнится стук швейной машинки. Потом она по какой-то причине это дело забросила.

Не помню точно, в каком году мама увлеклась астрологией, но примерно в 1990-м или, скорее, чуть раньше. Во всяком случае, в то время термин «лженаука» был ещё вполне официальным. Она не просто абстрактно увлеклась этим предметом, но прошла какие-то заочные курсы, сдала экзамен и получила свидетельство. Конечно, мама не рассматривала это как потенциальный источник дохода, но иногда по дружбе консультировала друзей по значимым вопросам. Мне тоже досталась пара консультаций, и благодаря этому я довольно рано получил возможность лично убедиться в том, что «всё не так однозначно». Конечно, я познакомился не с теоретическими аспектами этой науки, а лишь с убедительными примерами того, насколько соответствуют реальности описания, сгенерированные астрологическим инструментарием.

Думаю, это относительно раннее дружеское знакомство с астрологией сыграло в моей жизни свою важную роль. Благодаря ему я с ранних лет, даже в период своего условного «радикального рационализма» (1994-1995 гг), чётко сознавал, что реальное устройство Мироздания не поддаётся описанию в духе атеистического материализма. Причём астрология была не Верой (которую можно утратить) в то, что такая-то религия ‒ истинна. Она была Знанием, что астрология ‒ «работает», что связь между планетами и судьбами необъяснима с точки зрения современной науки, но что эта связь подтверждается постоянством её проявления, исключающим случайные совпадения, и, следовательно, что эта связь ‒ существует. Условно говоря, у меня ещё не было веры в Бога, но уже было чёткое знание о том, что он ‒ в той или иной форме ‒ существует. В этом был большой плюс. И когда много лет спустя мне пришло время открыть для себя более детальные тексты о сути вещей (конечно, нерелигиозного плана), то мне не пришлось для этого ни переступить высокий порог, ни наклонить голову, а только сделать следующий шаг, к которому я внутренне уже давно был готов ‒ и знал об этом.

Дома

Дома часто играла музыка. Во-первых, папа любил играть на пианино, и играл очень хорошо. К сожалению, я не могу с лёгкостью перечислить, что именно он играл. Конечно, Шопена. Были четыре синих сборника «Лира», оттуда тоже он играл разные произведения. Например, «Шотландскую застольную» (её, кстати, он и пел, играя). Кроме того, был сборник песен из кинофильмов (впрочем, он появился уже позже). Но вообще-то нот было много, в том числе очень старых, 1920-х и даже дореволюционных годов ‒ с твёрдыми знаками (причём надо понимать, что это не были перестроечные переиздания, они сохранились «с тех времён»). И произведений, которые играл папа, было тоже очень много.

Когда приходили друзья родителей, то иногда − ближе к концу вечера − хором исполняли, например, песню «Кирпичики» − он играл и тоже пел (как раз издание 1920-х годов). Из друзей, с которыми общались регулярно и вплоть до современных годов, были Наум и Ольга Л., Александр и Лариса Ш., Камиль и Марина Н. По раннему детству помню также Витю Б. (чья судьба, к сожалению, сложилась трагически), Галю и Сергея Ж., Сергея и Иру П. (С Сергеем и Натальей С. родители познакомились, уже когда я поступил в университет.)

Помню свой день рождения, когда мне исполнялось 5 лет. Собралась большая развесёлая компания взрослых, некоторые с детьми – все каким-то образом разместились в нашей однокомнатной квартире. (Впрочем, что удивляться? Им было всего по 30 лет!) Некоторые притащили маски и костюмы. Помню одну женщину в полноценном оранжевом костюме лисы и маске лисы – причём не плоской маске, а объёмной, в виде мордочки. В качестве костюма, наверно, была шуба подходящей раскраски – в общем, сходство было полным. Был и ещё кто-то в масках. Так вот, папа решил не отставать от общего тренда. Он вывернул мехом наружу своё пальто, надвинул на глаза свою огромную ушанку – и в таком виде, грозно рыча, медленно вступил на четвереньках из прихожей в комнату, хриплым басом оповестив присутствующих, что он − волк. Я помню, что сознавал, что это всё-таки папа, но всё равно было жутковато. А один мальчик помладше, который – что вполне естественно – чужого папу распознать не мог, не выдержал драматизма и… сходил по-маленькому.

Взрослые на таких вечеринках выпивали, но, видимо, очень умеренно. Родители вообще пили мало. В конце восьмидесятых вино и водку стали давать по талонам, их можно было использовать в качестве своеобразной валюты для оплаты за работу по ремонту, доставке и прочему.. Так что теперь в секретере стояла батарея бутылок (по этой же причине у нас стали появляться пачки сигарет, хотя никто не курил). Иногда я перед уходом куда-нибудь − не в школу, естественно − наливал себе в маленькую серебряную рюмочку грамм по 10, если не по пять, вина − и мне нравилось. Кстати, вспомнил: это был «Агдам». Конечно, в таких количествах это было вполне допустимо, мне было уже лет 14. Водку же я впервые попробовал, наверно, как раз в том походе с дядюшкой летом 1992-го года. И, конечно, тоже без фанатизма в плане количества (хотя это сопровождалось забавным ответом на вопрос о позиции родителей ‒ «сколько надо, столько и разрешают»).

Родители играли иногда в карты, в дурака. Это происходило нечасто, но помню, что мне нравилось наблюдать за игрой, ещё когда я не умел играть сам. У них были две маленькие колоды с самыми лучшими рисунками, которые популярны до сих пор: у бубнового валета на плече сидит попугай, а на тузах изображены щиты и скрещенное оружие. Однажды в конце игры мама тайком показала мне свои карты, и я отреагировал на увиденное самым инфантильным образом: картинно упал на спину на пол, захохотал и с восторгом выговорил: «Четыре туза!!!» Мама, мягко говоря, ожидала более сдержанной реакции. Они оба добродушно объяснили мне, в чём я не прав, и случай запомнился. Вероятно, мне было лет пять. А может, четыре.

Несколько раз родители играли с гостями в «девятку» ‒ игру, по своей сути напоминающую лото. И ещё, кажется, в «верю-не-верю» и, кажется, в «пиковую даму». В дурака с гостями почему-то не играли; кстати, не удивлюсь, если папа считал это ‒ только т-с-с, никому! ‒ недостаточно аристократическим занятием! : ) В девятку с гостями они играли пару раз на спички, и, помнится, мама очень смеялась, что «в прошлый раз, когда стали играть на спички и папа проиграл, то у него от азарта даже заболело сердце». Им обоим тогда, вероятно, ещё не было тридцати, и сразу было понятно, что сердце не может болеть по-настоящему, а только якобы от жадности ‒ и то не всерьёз.

Вряд ли стоит и упоминать, что папа был человеком абсолютно не жадным, но интересно отметить, что не был он и азартным. Когда я подрос и мы играли в карты уже втроём, а потом и вчетвером-впятером, то он обычно играл довольно легкомысленно и, когда его в этом упрекали, простодушно отвечал в том духе, что да, он ничего не может с собой поделать, ему как-то всё равно, выиграет он или нет. Я относился к карточным играм иначе, и меня это обычно немножко сердило, но что-либо изменить было невозможно. Зато он нас всех троих научил играть в шахматы, причём мне, получается, задал довольно приличный тренд. Если бы я пошёл в шахматный клуб НГУ на год-другой раньше (а не в конце 1997-го, всего лишь на полгода), то, вероятно, всё-таки успел бы до свадьбы получить КМС. Впрочем, что бы это поменяло? Ответ очевиден: ни-че-го :).

Итак, папа любил играть на фортепиано, причём играл очень хорошо. Кроме того, родители охотно слушали катушечный магнитофон «Маяк», а потом проигрыватель. Одно из ранних музыкальных воспоминаний дома ‒ песня Никитиных «Приходит время», она почему-то звучала часто. Хотя, наверно, эта песня просто больше запомнилась, потому что я долго мучился вопросом ‒ и почему-то не спрашивал родителей, что за слова идут после «снеговые горы тают»: что такое «негосна»? Потом решил, что это, видимо, «нега сна» (получается, я знал слово «нега», то есть был уже не малыш), но всё равно получалось не очень складно… В общем, аналогично другой известной хохме: с появлением интернета миллионы людей с интересом обнаружили, что, оказывается, не только их мучил в детстве вопрос, кто такие неуклюжи и куда они бегут. (Сам я тоже вхожу в это число.)

Воспоминание об этой песне Никитиных ‒ не только очень раннее, но и очень яркое. Не помню этого конкретно, но совершенно уверен, что наряду со словами «не до сна» родителям пришлось объяснять мне и смысл оборота «терять голову». В результате у меня возникло нечёткое, но бодрое представление о взрослых, чувствующих свои особенные весенние радостные чувства, непонятные детям, но имеющие прямое отношение к слову любовь, ‒ и это представление, конечно же, было спроецировано в первую очередь на самих родителей. Тем более что к этому были все основания: они были друг к другу очень внимательны и доброжелательны, часто называли друг друга ласковыми именами, причём в этом не было ни жеманства, ни даже просто слащавости. Они никогда в то время (и ещё многие годы спустя) не ссорились. И, наконец, просто были очень молоды и очень соответствовали духу этой песни.

В продолжение темы: от родителей я слышал, что в детстве практически не задавал вопросов, ‒ поэтому самостоятельные размышления над загадкой «недосна» и оказались столь длительными, что запомнились. Написал ‒ и мне сразу вспомнился анекдот: Родился в семье мальчик. Немой. Год молчит, два, пять, десять молчит. В один прекрасный день мама налила сыночку тарелку супа. Сидит, смотрит, как сын ест. Вдруг сын кладет ложку и говорит: «Суп несоленый!» ‒ «Господи, заговорил, заговорил!!!» ‒ «Да я всегда говорил». ‒ «А что же ты молчал все эти годы?!» ‒ «А раньше нормально соли было». Видимо, у нас тоже всё было нормально :). А если серьёзно, то Мишка тоже практически не задавал вопросов. И при этом вырос умным! Впрочем, всего несколько лет назад произошёл забавный казус: случайно выяснилось, что он всерьёз полагает, будто макароны являются плодом, растущим на деревьях или кустах..

Как я уже упоминал, меня довольно рано начали оставлять дома одного, и какое-то время с этим не было никаких проблем. Но по мере развития фантазии меня начали посещать и детские страхи, так что с какого-то момента я оставался один уже несколько неохотно. Точно не помню предыстории случая, о котором хочу рассказать, но, вероятно, однажды я немножко плакал, и соседи из кв. 29, видимо, позвонили в дверь и пригласили меня к себе. Во всяком случае, я точно помню, что однажды гостил у них, причём именно таким образом. Так вот, вскоре после этого случая мама, уходя, долго расспрашивала меня, всё ли в порядке, не буду ли я бояться, обещаю ли не плакать и т.п. Я на всё отвечал бодро и утвердительно. Она успокоилась и пошла на работу, но на минутку задержалась на лестнице. И что же? Через какое-то время она услышала мой тихий, заунывный голос: «Сосе-е-е-ди-и!» Причём не тонким плаксивым голосом, а каким-то басом. Оказалось, что я склонился к розетке в прихожей и через неё обращаюсь к ним ‒ уже боюсь! Вот такая забавная история…

А вот ещё одна. В то время не было не только мобильных телефонов, но и домашние телефоны были далеко не у всех. (У нас, например, домашний появился только летом 1991-го года ‒ хорошо это помню, потому что он как раз чуть-чуть не успел попасть в список дней рождений и телефонов в выпускном альбоме 9-го «Б» класса.) С другой стороны, люди крайне охотно и много общались, постоянно заходили друг к другу в гости ‒ в том числе, естественно, без специального повода, а просто посидеть-поговорить. По сути, для поколения родителей это было продолжением студенческого общажного быта. Впрочем, скорее всего, дело даже не в этом, такая практика наверняка была тогда общей для всей страны и всех поколений. Так вот, людей, которые в разное время бывали в гостях у родителей, было великое множество. Даже тех, кого смело можно назвать их друзьями, я не могу как следует посчитать ‒ выше перечислял, но явно далеко не всех, тем более что круг людей постепенно немного варьировал с годами.

Так вот : ) Однажды в дверь позвонили, я открыл и сообщил незнакомым мне мужчине и женщине, что родителей нет дома. А вечером рассказал родителям, что кто-то приходил, но я их не знаю. Последовал вопрос, как они выглядели. Я затруднился описать. Естественно, последовал вопрос, какого возраста были заходившие. На что я, пожав плечами, легкомысленно ответил: «Ну… пожилые... Как вы.» Это явно было ещё на старой квартире, так что родителям было чуть за тридцать! Но что делать, я полагал, что «молодые» ‒ это примерно 18-30, дальше идут «пожилые», то есть ещё не старенькие, но уже «пожившие», у которых уже подрастают дети и которые уже явно не относятся к молодым; ну, а где-то начиная с 40 лет ‒ это уже старенькие, ничего не поделаешь! Городок был тогда ещё очень молод… Родителей, конечно, этот мой ответ очень тогда повеселил, особенно папу (ну да, было бы странно, если бы маме он больше понравился). Папа его не раз потом вспоминал. Возможно, дело было и уже на Демакова, но в самые первые годы…

Кстати, в детстве я без труда узнавал по звуку, кто из родителей открывает дверь. Отчасти благодаря звону ключей и манере открывания замка. Кажется, у папы был дополнительный ключ с работы, усиливавший звон, но главное, он открывал замок более энергично.

Несколько раз Мишкины родители устраивали пикники с выездом на Обское море. Собиралось довольно много людей, набивались в две машины (уазик дяди Наума и ещё какую-то) и выдвигались в не очень далёкий путь. Мне впрочем, эти пикники помнятся довольно многолюдными, все явно не поместились бы в две машины, так что, наверно, кто-то добирался отдельно, благо в самом деле было недалеко. А возможно, машины просто делали не по одной ходке!

Кстати, Л. на протяжении всего детства оставались нашими единственными друзьями, да и вообще знакомыми, у кого был свой автомобиль (не помню, кому принадлежала вторая машина, ездившая на пикник; возможно, родителям тёти Оли). В то время всё было очень компактно, все жили и работали в Академгородке, нового микрорайона в Ельцовке ещё не было, Демакова и Полевая только строились, а Шлюз был далёким отдельным миром, где никто из моих знакомых, кроме семьи Моники, не жил. Поездки в Город ‒ именно так в Академгородке называли центральные районы Новосибирска ‒ были большой редкостью. В общем, необходимости в собственном автомобиле практически не ощущалось. И эта привычка всюду ходить пешком либо, если никак не получается пешком, то на автобусе, ‒ так со мной и осталась до сих пор. (К примеру, в последние годы, когда мне надо было сгонять с Чернышевского 115 до Аксакова 59 и обратно, я обычно ходил пешком.)

Ранние воспоминания

Мои первые воспоминания относятся к двухлетнему возрасту. Вот два из них: родители везут меня на коляске на Морском проспекте, в районе Дома Учёных, я слезаю с неё, обхожу и везу её какое-то время сам. Этот эпизод был датирован родителями по типу коляски ‒ типичная складная, гармошкой. Другой эпизод с коляской ‒ возможно, этой же: Симферополь, деда сильно толкает вперёд коляску со мной, и я радостно еду на ней по крупным квадратным бетонным плитам, по небольшой площадке перед каким-то зданием. Вокруг, кажется, деревья.¬-

Впрочем, по крайней мере одно воспоминание относится к возрасту более раннему, оно тоже датируется по коляске, но ещё предыдущей. Это была довольно своеобразная коляска ‒ белая, пластмассовая, с жёсткой конструкцией. Чем-то похожая на столик. Я сижу в ней и вижу издали, со стороны Морского проспекта, поликлинику на ул. Учёных. Эту коляску у нас вскоре украли возле какого-то магазина, причём родители чётко помнили, что произошло это до того, как мне стукнуло два года.

Ещё из раннего ‒ первая «далёкая» прогулка с мамой. Вместо того, чтобы гулять во дворе (Морской 7-а), мы вдруг отправились вдоль по Морскому в сторону Проспекта Лаврентьева (тогда он назывался ещё Проспект Науки) и дошли до синего дорожного знака рядом с тропинкой в сторону КЮТа – заранее наметили дойти именно до него. В тот день эта прогулка показалась мне гигантским путешествием. Мне однозначно было меньше трёх лет. Может, и двух не было? Нет, наверно, два было, потому что по обсуждению самых ранних воспоминаний ещё в детстве помню, что они все относятся к двухлетнему возрасту, кроме эпизода с белой коляской.

Впрочем, надо уточнить у тёти Оли, в каком году мы с папой ездили в первый раз в Сарань к бабе Кире: в 1978-м или 1979-м. Я помню, как во время этой поездки мы где-то по дороге останавливались в какой-то гостинице-квартире, где были и другие люди, я расхаживал по комнате и ел солёный огурец. Возможно, в Караганде? Если это был 1978-й, то мне тоже не было ещё двух лет. (Уточнение от мамы: да, осень 1978-го. И, по всей видимости, квартира тёти Лены Райской в Караганде.)

Ещё вдруг одно из явно очень ранних воспоминаний – квартира Лаврентьевых, но не в зелёном доме на Морском, а где-то на Детском Проезде, причём коммунальная квартира! Надо уточнить, какой это мог быть год. Наверняка мне тоже было года два.

Первые шаги я сделал в свой первый день рождения, пошёл по направлению к дяде Саше Медных (он был у нас в гостях). А несколько позже моей жертвой однажды стал мамин паспорт. Его по недосмотру оставили в пределах моей досягаемости, и я буквально за пару секунд успел сделать два дополнивших друг друга действия: вырвать пару страниц и сполоснуть свежей детской струёй остальное.

Конечно, эти два эпизода ‒ не воспоминания, а документальное предание. Как и моя первая длинная фраза − с рассказа мамы, который, впрочем, помню с самого раннего детства. Я шёл на улице по лежащей на земле дощечке, как бычок из стихотворения, и вдруг остановился. Мама вроде как спросила, почему не иду дальше, на что я задумчиво ответил: «Опасаюсь, не упаду ли я». (Уточнение от мамы: оказывается, не по дощечке, а по бордюру, в Крыму.)

Кстати, у Мишки тоже зафиксирована первая синтаксически оформленная фраза, произнесённая им 22.05.2003, стоя в детской кроватке, после того как Моника сказала мне: «Закапаем Мишке в нос и укладываем спать». «На пак-пак! И бай-бай – на!» Первая часть означала, что он просит не закапывать ему в нос капли. А вторая – что ложиться спать он также отказывается. Первая была произнесена умоляющим голосом, а вторая – через секундную паузу, уже бодро, с довольной улыбкой и вызовом. К счастью, это всё записано в тетрадочке и на всякий случай переснято на фотоаппарат. Да, в этом я своевременно подсуетился, им немножко проще будет набрать таких эпизодов из детства. Но мои родители в любом случае большие молодцы! Уже одно то, что нас с сёстрами трое, − это круто.

Ещё один эпизод помнится мне, вроде бы, больше по рассказам, но я помню велосипед, и то время, и смутно помню и сам эпизод. У меня был трёхколёсный велик, и мы гуляли с мамой в Симферополе. Вернее, куда-то ходили в магазин. И на обратном пути о чём-то повздорили, после чего я сердито ей заявил: «А я тогда от тебя – уеду!» И быстро-быстро закрутил педали переднего колеса. А поскольку вокруг была толпа, то мама быстро потеряла меня из виду. Через какое-то время я вдруг понял, что потерялся, остановился и заорал так громко, что мама очень быстро меня нашла. Кажется, мне было три года. Да, точно, ведь двухколёсный мне подарили на день рождения, а оно в Симферополе было только однажды, в 1980-м году.

Я довольно рано выучил буквы (помню, что им меня учили и родители, и деда летом), а с чтением, как это всегда и бывает, была некоторая заминка. Зато семейная история сохранила первое прочитанное мной слово: мы шли вдвоём с папой по Морскому проспекту, я долго всматривался в надпись над одним из киосков и вдруг медленно прочитал ‒ «лоток». Эти надписи вскоре исчезли, да и само слово как-то вышло из обихода. В четыре я уже читал и писал печатными буквами (например, письма маме в Венгрию), так что случай с лотком был, возможно, ещё в три (уточнение от мамы: да, летом 1980-го). Впрочем, не всё ли равно. Помню первые две книжки, которые сам прочитал. Одна называлась «Улица Зелёная» и была довольно короткой, с картинками. А вот другая была довольно длинной ‒ про приключения лисёнка, который, в частности, попал в гнездо к орлу, расположенное на скале. Книжка эта была не очень удачно издана, рассыпалась на страницы, но я с интересом дочитал её до конца. Не помню, было ли мне тогда ещё 4 года или уже 5: собственно читать я научился в 4, но одолеть книжку целиком, вероятно, мог и попозже.

Поскольку бабушек и дедушек у нас в городе не было, то родителям довольно рано пришлось оставлять меня иногда дома одного. Отчётливо помню себя стоящим в детской кроватке (стандартной, с деревянными прутьями с четырёх сторон) и ставящим или переворачивающим пластинку на проигрывателе. Кровать стояла в центре комнаты, а проигрыватель вроде бы на столе, вплотную к кровати. Причём хорошо помню как минимум одну пластинку именно из этого времени ‒ «Дюймовочка». Наверняка тогда же были и другие, но «Ква-акс, бре-кеке-кекс» и «пре-кра-асное ла-акомство» явственно помню именно в связке с этим воспоминанием, как стоял в кроватке. Мне совершенно точно было три года. Не два, потому что мы с родителями, ещё когда я был довольно мал, установили, какие из моих ранних воспоминания относятся к возрасту до трёх лет, и это ‒ не вошло в их число; да и управляться с проигрывателем всё-таки в 2 года рановато. Однако и четырёх мне тогда точно ещё не стукнуло: дело было до Симферополя и Венгрии. Возможно, это излишняя детальность, но не зря же меня в ней упрекнул один доктор, так что пусть остаётся, ведь это записи обо мне, так что пусть отразят и это тоже.

Ещё мне вчера вспомнилось, как я просыпался в будние дни и собирался в садик. В какой-то момент родители стали ставить по утрам детские пластинки. Это оказалось хорошей идеей: приходилось тратить меньше усилий на то, чтобы меня разбудить, я как бы более плавно «въезжал в явь». И мне хорошо запомнилось ‒ как многократно повторявшаяся ситуация, ‒ как я просыпаюсь под рассказы Драгунского. «Девочка на голубом шаре» и другие его рассказы. Интонации актёра, читавшего текст, были удивительно точны, просты, искренни, задушевны. (Надо будет обязательно уточнить его имя.)

Надо, наверно, пояснить, что я обычно не высыпался. Причём не столько потому, что поздно ложился, сколько потому, что в детстве у меня, как правило, не получалось быстро уснуть. Мысль то порхала, то ёрзала, я моделировал в фантазии многосерийные приключения с погонями и прочим… В общем, иногда не мог уснуть часами. Теперь-то эта «проблема» не просто давно позабыта, но и напротив, коллеги удивляются моей способности прикорнуть в походе чуть ли не стоя, прислонившись к дереву. Но сейчас я просто поздно ложусь и немного недосыпаю: жизнь слишком интересная штука, чтобы щедро тратить её на сон.

Почему-то мне чётко запомнился один эпизод, как папа вёл меня в садик («Теремок», то есть 81-83 гг), а мне то ли не хотелось идти, то ли я считал, что он идёт слишком быстро ‒ в общем, я упрямился и тормозился, а он остановился и уговаривал меня. Было это уже на той стороне Морского. Кстати, вполне может быть, что это был ещё и предыдущий садик на Детском проезде ‒ правда, тогда получается, что я был совсем мал. На самом деле я помню о том садике только низкую калитку-лаз в заборе… Вероятно, я и ходил в него недолго.

Ещё одно воспоминание ‒ уж оно-то явно относится к 2-3 годам ‒ я построил на паласе город из наших чудесных деревянных кубиков, причём задействовал все кубики, даже все полушары. Я сижу на полу, а папа стоит рядом – высоко-высоко надо мной и говорит какой-то одобрительный комментарий о моём городе.

Ещё из раннего-раннего мне помнятся наборы из 12 кубиков с рисунками на каждой грани, которые можно было складывать в открытку, а затем, по очереди вращая ряды и столбики, получать другую открытку (всего, соответственно, по 6 вариантов). Даже чуть-чуть помню сами открытки ‒ что-то зимнее, очень уютное: снег, лыжи, лес, тепло одетые весёлые лисы, зайчики… Помню, что какое-то время у меня не особо получалось с ними управляться, и вдруг кто-то из родителей показал, что можно не собирать каждый рисунок заново, а переворачивать уже сложенные кубики по рядам или по столбцам. Помню радость этого неожиданного открытия. Именно эти кубики-открытки, видимо, прочно связаны в подсознании с домашним семейным уютом и спокойствием.

Соответственно, сразу вспомнились новогодние утренники. Конечно, они обязательно были в садиках, кроме того ‒ на фигурном катании. С одного из этих утренников сохранилась бесценная фотография: мы с мамой, я «в костюме Бога» ‒ так она шутила. На самом деле, видимо, это был костюм зайчика, но такой уж я был упитанный и довольный на этой фотографии. Я прижимаю к себе кулёк с конфетами ‒ традиционный новогодний подарок тогдашних утренников, ‒ и вид у меня совершенно безмятежный. При этом мама рассказывала, что когда начался этап раздачи этих новогодних подарков, то я очень забеспокоился, что мне не хватит, прямо запереживал. И вот когда всё-таки хватило, то я сразу преобразился ‒ и таким меня и запечатлела фотокамера. Кстати, эта фотография уже примерно пару лет стоит у неё в качестве аватара на почте.

Однажды в очень раннем детстве мне приснилось, что я вижу папу спящим сидя на табуретке в центре кухни, причём даже не облокотившись о стол, а именно на отдельно стоящей табуретке (стульев у нас на Морском не было… нет!!! Тут же вдруг вспомнил: был один стул ‒ с тонким металлическим каркасом и светло-зелёными фанерными сидением и спинкой! Но сон был именно про табуретку). Так вот, я затем очень долго отказывался признать, что это был сон. Родителей моё упрямство, конечно, очень забавляло, тем более что в этом сне был скрыт ироничный подтекст, не понятный ребёнку: что папа был вроде как наказан, изгнан с супружеского ложа. (Они мне этого, конечно, не объясняли, я только сейчас вдруг сообразил.) Потом, когда у меня возникал какой-нибудь сомнительный вопрос или воспоминание, то мама иронически восклицала что-то вроде: «Ну да, разумеется! Это же было как раз тогда, когда папа спал на табуретке!»

Табуреток, кстати, на старой квартире было четыре: две с белым верхом и тяжёлыми деревянными коническими ножками и две с коричневым верхом и железными ножками, державшимися на гайках, которые периодически откручивались, так что их надо было подтягивать. Ещё мне помнится, что папа однажды перелез на балкон, когда захлопнулась дверь. Но когда это было? Явно ещё на старой квартире.

Когда я был ещё маленьким, у папы иногда ‒ редко, но не единожды ‒ бывали ночные дежурства в институте. Возможно, в связи с этим я пару раз бывал у него на работе (видимо, мама была в командировке). Хотя, возможно, мы и просто так заходили к нему. Мне запомнился стрекот вычислительных машин, их запах ‒ кажется, я не видел сами тогдашние компьютеры, но там действительно был лёгкий особенный запах ‒ пожалуй, приятный. Во всяком случае, он ассоциировался у меня с папой и научной работой. Помню узкий коридорчик с перепадом высот и мостик дугой ‒ видимо, для тележек. (Кстати, в НГУ в начале перехода на втором этаже лежали схожие мостики ‒ другие, но схожие; в какой-то момент они исчезли.) Однажды, тоже ещё до школы, рядом с папиным институтом было организовано какое-то мероприятие для детей сотрудников ‒ какие-то конкурсы, в том числе спортивные. Мы ходили с ним вдвоём.

Яркое, а главное − многократное воспоминание связано с пляжем на Обском море! Причём отчётливее всего мне запомнились кепочки – матерчатые, с пластмассовым козырьком и с особенным запахом на солнце (когда загорал на спине, её натягивали на лицо, и этот запах запомнился). Написал во множественном числе, потому что их было несколько таких, в то время чуть ли не у всех детей были такие. И вот это солнце сквозь материю, уют, песок, родителей рядом – всё это я хорошо помню, причём чётко − что это именно Обское море. Ну и, конечно, дорогу туда и обратно, по залитому солнцем Морскому проспекту – с рядами кустарника, фонарными столбами в форме буквы Г (потом их заменили на другие), мимо цветных домов нашего Городка, похожих на расставленные детские кубики…

Расскажу немного о нашей с бабусей поездке к маме в Будапешт в конце 1980-го года, примерно на неделю. Помню комнату с высокой белой отопительной печкой до потолка, примерно метр на метр. Причём это была квартира в многоквартирном доме. Кажется, в ней был ещё рояль. Ещё помню огромные магазины с эскалаторами ‒ первые эскалаторы в моей жизни. Ну и, вообще-то, с кучей игрушек. Даже смутно помню это нагромождение машинок и прочего, из разноцветной пластмассы… Из Венгрии же происходит наш прекрасный замок, с которым играли сначала очень-очень много я, потом (кажется, поменьше) сёстры, потом (снова много) Миша и Каролина. Его, впрочем, мне подарили уже в Симферополе, на Новый год (1981-й).

Ещё в Венгрии помню вкус йогурта – как неземной вкус эйфории, который потом не встречал много-много лет, даже когда в 1990-х появились йогурты и даже потом в Германии. Ещё – музей с оружием и рыцарскими доспехами. Ещё – довольно отчётливо − Будапештский мост. И форинты – лёгкие монетки (впрочем, как раз их я могу помнить и по более поздним годам, потому что они потом были у меня в коллекции). Помню и поездку на поезде, двухместное купе. Почему-то мне оно запомнилось, хотя в обычных я вроде тогда не ездил: в Симферополь мы летали на самолёте.

Квартира на Морском

Конечно, следует написать несколько слов о квартире, в которой я начал познавать мир и где был вполне счастлив. Она имела классическую конфигурацию, увековеченную неизвестным гением в ёмкой характеристике: «квартира вокруг сортира». И действительно, совмещённый санузел был, словно драгоценный камень, обрамлён с трёх сторон маленькой прихожей, комнатой и маленькой кухней. Впрочем, для троих места было предостаточно! В прихожей был устроен папин кабинет. Там каким-то чудом уместился его жёлтый деревянный стол, который, к моей огромной радости, жив и здравствует и поныне (думаю, что во многом благодаря Ане, ‒ ура ей!), а также книжные полки над ним. В прихожую вела дверь с большим стеклянным окном.

В комнате были следующие милые мне предметы мебели: жёлтый диван, накрытый серо-зелёным покрывалом из толстой ткани с крупными клетками; огромный шкаф с тремя дверцами, на наклонных ножках сантиметров по 15 (таких шкафов я давно уже не видел); пианино; сделанный папой жёлтый стеллаж со множеством книг; большое зеркало-трюмо; мамин коричневый стол ‒ впоследствии, на Демакова, ставший моим; швейная машина в большой полированной тумбе; высокий торшер с оранжевым абажуром. Пол был деревянным (и скрипучим). На полу в кухне ‒ пластиковые плитки в шахматном порядке ‒ белые и, кажется, светло-зелёные. В комнате на полу лежал тонкий жёлтый палас, о котором ещё будет речь ниже. Да, и, конечно, моя кровать ‒ сначала детская деревянная, затем раскладушка ‒ её поставили за шкафом, который в какой-то момент отгородил часть комнаты. Потом появилось кресло-кровать ‒ оно поселилось на кухне, и я стал спать на нём, ‒ возможно, это произошло, когда родилась Наташа, то есть уже незадолго до переезда на Демакова. А днём я в этом кресле читал книжки, в том числе уже на новой квартире.

Ещё имелись: большая деревянная складная гладильная доска; круглый зелёный пылесос (однажды, чуть ли не в два года, я его поднял, к ужасу родителей); стул и 4 табуретки; невысокий холодильник со «старомодными» округлыми формами и металлической ручкой в форме дуги; белая стиральная машинка в ванной ‒ тоже какая-то древняя, в виде белой бочки. Обои были светло-зелёные, в белый горошек какими-то не вполне уловимыми узорами. Оба (чуть не написал «все») окна выходили в сторону, противоположную подъезду и двору, в котором мы играли. Имелся балкон. Кстати, в подвале у всех жильцов дома были свои кладовки с отдельным входом. Правда, этот подвал иногда затапливало вонючей жижей. А однажды у нас оттуда что-то украли, причём оказалось, что мама имела неосторожность хранить в кладовке в одном из чемоданов какое-то кольцо ‒ оно тоже пропало.

Первый телевизор купили, когда мне было три года, ‒ во всяком случае, так запомнилось. Точно помню, что мы шли вдвоём с мамой со стороны ТБК по дорожке мимо детского сада, вдоль кустов барбариса, и она несла коробку с этим телевизором. Этот первый телевизор был маленьким (но не микро, диагональ была сантиметров 30), оранжевого цвета. Поселился он, кажется, на кухне. А большой цветной телевизор мы купили довольно не скоро, вскоре после переезда на новую квартиру. Коричневый, с шестью кнопками каналов, которые как раз вскоре понадобились, ‒ уместно напомнить, что до 1987-го года телеканалов в СССР было ровно три. Помню, что первой включённой передачей оказался футбол, ‒ большое цветное изображение показалось настоящим праздником жизни.

Сколько себя помню, дома была большая хрустальная ваза параболической формы. В ней, видимо, частенько стояли цветы. Потому что с ней связан следующий эпизод. Когда мы с дядюшкой, его товарищем и молодой обаятельной особой ходили летом 1992-го года в поход в горы, на Хамар-Дабан, то одно время с нами рядом стояла лагерем большая группа туристов. Одна девушка из этой группы, моя ровесница, сидела вечером с нами у костра, и как-то вдруг задала нам вопрос – навроде теста: попросила каждого представить себе воду, самую первую ассоциацию. Моя первая ассоциация оказалась такой: летний полумрак комнаты, дневной свет сквозь занавески, пустой стол, и на столе стоит та самая ваза, с водой. Смысл теста, как выяснилось, заключался в том, что именно таким образом каждый человек воспринимает/ощущает любовь. Честно говоря, мне показалось это верным, потому что моё тогдашнее (да и не только тогдашнее) представление о любви действительно было очень красивым и чистым. Можно в шутку добавить: «…и компактным» ‒ всё-таки ваза это не океан, не речка и даже не лужа («не горы, не овраги и не лес»). Но, опять же, другим я быть не умел или не хотел.

Почему-то мне очень живо, свежо помнятся ‒ как повторявшееся ощущение ‒ первые минуты после возвращений с родителями из Крыма в нашу квартиру на Морском. Чувство какой-то эйфории, распахнутого безграничного океана свободного времени, которое можно проводить дома ‒ читая, слушая пластинки, или на улице, в нашей дворовой компании. Или с Мишкой ‒ с ним мы обычно играли отдельно, не в нашем дворе. Не случайно упомянул пластинки, потому что в один из таких приездов первым делом стал как раз с удовольствием слушать какую-то из своих детских пластинок… Конечно, было бы абсолютно неверным предположить, будто я тяготился временем в Крыму и тосковал по Новосибирску, дело вовсе не в этом. Видимо, это была просто радость от завершения пути (который, впрочем, не был в то время длительным: мы летали самолётом, длительность рейса составляла 6 часов ‒ без пересадки, но с посадкой в Актюбинске) и от начала нового этапа каникул…

Несколько раз в жизни мне потом снилось, что я попадаю в эту квартиру…

Баба и Деда. Крым

Почти каждое лето я ездил в Крым, к бабе и деде ‒ маминым родителям, Ольге Александровне и Якову Вульфовичу. Первый раз ‒ ещё в 1977-м, когда мне ещё не было года. Отдыхали в Евпатории и иногда Алуште, часть времени проводили в Симферополе, дома у бабы и деды. В первые годы ездили с обоими родителями. Чуть-чуть помню поездку 1981-го года: мне 4 года, живём втроём с папой и мамой в маленьком домике пансионата «Приморье» (видимо, первая поездка в Коктебель?). Родители читают мне книжку «Золотой ключик» − но не ту семейную, большого формата, 1950-х годов издания, а поновее и поменьше форматом. И, кажется, с зелёной или синей обложкой. В 1982-м и 1983-м – явно Евпатория, и, кажется, без папы, он ходил летом с друзьями в длительные походы в горы. Затем в 1984 м – Коктебель, снова втроём, тоже в домике комплекса «Приморье», а баба и деда – в корпусе. В домиках мы жили только два раза, в первые приезды в Коктебель, а обычно ‒ в корпусах. В Евпатории ‒ в гостинице «Южная», в Коктебеле ‒ сначала в «Приморье», а потом в «Голубом заливе». Кроме того, два или три раза в начале 1980-х отдыхали в Алуште.

В 1985-м и 1986-м я летал в Крым один, в связи с рождением Наташи. Оба раза меня пристраивали к каким-то знакомым, летевшим тем же рейсом в самолёте. В один из этих разов со знакомыми летел 19-летний сын с внушительной бородой. Потом оказалось, что он пианист в тогдашней команде КВН НГУ, ставшей чемпионами в 1988-м. (Возможно, на самом деле в ту сторону летели с мамой, но я оставался надолго и возвращался уже со знакомыми.) В 1987-м мы съездили вчетвером, в 1990-м − впятером. Про 1988-й не понятно, с кем, но я в Крыму точно был (в Коктебеле). А в 1989-м, видимо, в Крым не ездил никто. Баба и деда гостили в Новосибирске, а я – единственный раз в жизни − побывал в пионерском лагере. В 1991-м я ездил в экологическую экспедицию в г. Березники и потом в Сарань с папой. В Крыму в тот год, кажется, никто из нас не был.

В 1992-м мы поехали с мамой и с сёстрами, теперь уже на поезде (как и в последующие годы). Тем же составом и тоже на поезде ездили с 1993-го по 1996-й годы. При этом в 1993-м я рванул чуть раньше домой, потому что был летний оркестр, поездка в лагерь (туда не успел). И как раз в то лето мы с Колей преподавали испанский Наташе, Ане, Маше и Серёге. Впрочем, это было, видимо, в начале лета, потому что Аня и Маша вроде бы уже декламировали на Алтае «Гитару» Лорки. В 1994-м я, наверно, провёл всё лето в Новосибирске. А остальные, наверно, поехали. Как раз в то лето в муз. школе был ремонт, мы стояли лагерем, играли множество произведений. А также – в перерывах – в футбол, в карты…

В 1995-м снова ездили вчетвером. В 1996-м – через Москву, жили у тёти Оли, общались с Ангеликой. В то лето мы с мамой и сёстрами поехали на море в новое место – Форос. Помню, как гуляли по его замечательному парку на склоне горы. Однажды много фотографировались в нём, в том числе на деревьях и с разными другими придумками, но потом оказалось, что неправильно вставлена плёнка, было очень обидно…

Воспоминания о детстве в Крыму очень тёплые и уютные. Например, несколько эпизодов пасмурной и ветреной погоды на пляже, когда на нём малолюдно, ‒ баба и деда укрывают меня на лежаке большим полотенцем, подоткнув его с краёв – замечательное ощущение свежести, тепла, покоя ‒ даже если сверху накрапывал дождик. Кстати, бабуся ‒ преимущественно как раз на пляже ‒ на протяжении длительного времени рассказывала мне множество древнегреческих мифов, а также «Илиаду» и «Одиссею», причём очень подробно и интересно. Она закончила МГУ по специальности «классическая филология», преподавала латынь и древнегреческий (во всяком случае, в Иркутске ‒ оба этих языка, а в Симферополе, вероятно, только латынь). Таким образом, эта часть мировой сокровищницы литературы была открыта мне в столь раннем возрасте, что стала почти родной. Причём сам я потом практически не читал всех этих произведений, вплоть до первого курса ГФ, когда довелось познакомиться с ней уже серьёзнее.

С дедой мы играли в разные игры, в том числе в солдатиков, а также в «ролевую» войну. На улице ‒ иногда в шпионов: крались, делали засады, проверяли «опасные» места. Кроме поездок на море, довольно много времени я проводил в Симферополе. Там в основном читал – в кресле у окна, которое и сейчас там стоит, ел фрукты… Немного помогал: ходил с бабусей на базар, иногда мыл пол. Иногда мы ходили втроём гулять вдоль речки Салгирка, а также в Гагаринский парк, на аттракционы. Река Салгирка, вившаяся через весь город, в то время ещё не была облачена в бетонную набережную, и атмосфера этих прогулок была, пожалуй, более «природной», чем теперь. Хотя и теперь там, конечно, красиво ‒ повсюду плакучие ивы, создающие как бы «другую трёхмерность», дуги мостов, извивы самой реки... Во дворе я почти не гулял ‒ за исключением одного лета, о котором напишу пару слов.

Мне ярко помнится симферопольский быт. Отдельно вспоминается такой элемент домашней жизни, как «пир». Пиром я, будучи маленьким, называл любую трапезу у них дома ‒ кроме, разве что, завтрака, который проходил на кухне. Неизменным атрибутом «пира» были высокие цилиндрические бокалы с цветными машинками эпохи Остапа Бендера. В 2015-м году, когда мы с Моникой и детьми провели несколько дней в Симферополе, с мамой, мне было радостно ощущать не только всё ту же квартиру, мебель, книги, но и такие похожие «пиры» за столом в большой комнате ‒ с участием всё тех же бокалов… Бабуся любила готовить, блюд всегда было несколько, и все они были изысканные. Возможно, свою небольшую роль играло также изобилие свежих овощей и зелени: всё-таки Крым в этом плане существенно отличался от Новосибирска.

В двухкомнатной квартире бабы и деды была немного «другая» обстановка. Стояли красивые вазы и шкатулки с изображениями античных героев. Было, конечно, великое множество книг ‒ впрочем, оно имелось и у нас. На рабочем столе в спальне лежало стекло ‒ под ним временно размещались важные бумаги. Впрочем, кажется, на столе в зале тоже было стекло. Кстати, бабуся работала (готовилась к лекциям и семинарам), открыв секретер, ‒ это был её рабочий стол. Внутри стояли записные книжки, блокноты, карточки с записями. Другой секретер мебельной стенки служил баром, что также было непривычным элементом домашнего обихода. В баре жили бокалы и всегда стояло несколько разных бутылок ‒ деда с уважением относился к этой составляющей пиров. Хотя на моей памяти он никогда не то что не злоупотреблял, а даже и не увлекался количеством. И всё же его отношение к спиртному было именно дружелюбно-уважительным, в отличие от папиного ‒ как бы настороженно-враждебного.

В детстве я спал в Симферополе на раскладушке. Это была особенная, старая раскладушка, довольно массивная, с деревянными спинками ‒ правильнее назвать её не раскладушкой, а полноценной складной кроватью. Впрочем, раскладушек имелось две, вторая была обычной. Жили они в кладовке, которую называли «тёщиной спальней» ‒ причём не в качестве шутки, а как устоявшееся, хотя и ироничное название. Моё спальное место располагалось в «настоящей» спальне бабы и деды, прямо у этой кладовки.

Кладовка, кстати, была относительно большой, но главное – очень компактно заставленной множеством вещей. В частности, в ней жила деревянная лошадка-качалка, с которой связана такая история. Когда деда купил её и радостный принёс домой (мне было, вероятно, года четыре или пять), то бабуся и мама почему-то не оценили покупку, а стали его критиковать, причём делали это так назойливо, что он ‒ редкий случай ‒ вышел из себя, что-то недовольное воскликнул и даже легонько пнул эту лошадку. Я, до этого с тревогой наблюдавший ссору и, естественно, будучи полностью на стороне деды, подбежал к лошадке и как-то растерянно тоже легонько пнул её ‒ и тут же заплакал. Тут уже дамы одумались, и все помирились.

Вообще, надо сказать, ссоры были нетипичным явлением ‒ как дома у бабы и деды, так и у нас в Новосибирске. И так было, по-видимому, на протяжении всех 70-х и всех 80-х годов. Только где-то уже в 90-е родители начали иногда немножко ссориться, ‒ но такие ссоры были практически всегда короткими и не очень-то эмоциональными. Несколько более энергичные словесные пикировки появились, как мне кажется, уже где-то в двухтысячные годы. Хотя, в общем-то, это тоже были бытовые эпизоды, не связанные с ценностными делами или какими-то неблаговидными поступками, а главное ‒ эти эпизоды тоже были короткими. Конечно, мне жаль вспоминать, что подобные ссоры имели место, но гораздо важнее, что в целом наша семейная жизнь была мирной и дружелюбной, а в моём детстве, пожалуй, просто идиллической.

Впрочем, вернёмся к раскладушке… Мне помнятся ранние подъёмы в Симферополе ‒ видимо, это был как раз период, когда я жил у бабы и деды долго и ходил в садик "Алые паруса». Ярко помнится, что по утрам на кухне играло радио, молодой женский голос радостно провозглашал: «Пионерская! Зорька!!!» После чего играла бодрая музыка, которую я не помню, но связанное с этой ежедневно повторявшейся «зорькой» ощущение бодрости и свежести нового дня и ещё только начинающейся жизни – запомнилось очень ярко.

Деда нередко жарил утром яичницу с колбасой. Однажды я с уверенностью заявил, что «деда ведь сам умеет готовить», что было встречено дружным смехом, поскольку яичница являлась испытанным, но, по сути, единственным блюдом в его кулинарном арсенале. Впрочем, дело было не столько в неумении, сколько в том, что эта сторона домашней жизни была всецело занята бабусей: готовить она и любила, и умела превосходно.

Вспомнилось ещё одно действо ‒ купание. В доме не было горячего водоснабжения, на кухне висела газовая колонка, которую надо было включать непосредственно перед тем, как начать мыть посуду или купаться (и поджигать спичкой ‒ чего мне, в отличие от газовых конфорок, никогда не доверяли). Так вот, вода грелась, набиралась в большие пластмассовые тазы и расходовалась для мытья не то чтобы экономно, но как бы осмысленно. После купания меня вытирали большим полотенцем, и мне очень приятно, что одно из тех полотенец до сих пор служит в Новосибирске, в недавнем ноябре 2017-го я вытирался как раз им.

Туалет в квартире у бабы и деды назывался уборной. Это слово казалось мне очень элегантным, в Новосибирске так никто не говорил. Ещё из домашних выражений: «поднялся/был большой кирикуку», «поднять большой хай», «выход из-за печки», «катить на кого-то бочку». Что-то другие сходу не могу вспомнить... Когда я смотрел очень неплохой фильм «Ликвидация», то интонации тёти Песи показались мне очень родными, знакомыми с детства ‒ по-моему, у бабуси они были похожими. Почему-то когда я сказал об этом маме, она была удивлена. Это, в свою очередь, удивило меня.

Деда каждое утро делал гимнастику, которую я очень хорошо помню. Кроме обычной утренней зарядки, в неё входили дыхательные упражнения и довольно продолжительный бег трусцой по квартире. После физической гимнастики обязательно следовала гимнастика артикуляционная ‒ целый набор скороговорок, а также громкое и чёткое артикулирование последовательностей гласных: «А, Э, У» и другие. Надо сказать, дикция у деды действительно была отличная. Он не только был профессиональным (и явно талантливым) лектором, но и преподавал, кроме прочего, как раз искусство риторики. Дома имелось множество книжек по этой тематике.

Деда, видимо, со вкусом одевался и вообще был элегантен и аккуратен, в том числе в мелочах. Не в качестве иллюстрации к этому, а просто по ассоциации, вспомнились «элегантные» предметы в их квартире. Флакон одеколона в форме довольно крупного автомобиля из сказочно-тёмно-синего стекла, который жил на зеркале в спальне. Стеклянные цветы со стеблями в виде длинных конусообразных трубок ‒ их втыкали в кадки с цветами, стоявшие на балконе, и они служили для полива, доставляя воду сразу внутрь кадки. Они были яркими и ни на что не похожими. В одном из книжных шкафов у бабуси стояла огромная коллекция стеклянных и фарфоровых (а также нескольких металлических) собачек ‒ самых разных пород, расцветок, размеров. И, кстати, любимая в нашей семье книжка «Глупая лошадь», которую мне начали читать, когда я был ещё совсем маленьким, прочно ассоциируется у меня в памяти именно с Симферополем, и отчасти как раз с этой коллекцией собачек ‒ «Гулял по улицам щенок», но также иллюстрации к некоторым другим стихотворениям. Интересно, что однажды баба и деда случайно разговорились на пляже с незнакомым человеком, и оказалось, что перед ними В.А. Левин, автор этой замечательной книги. Между прочим, издана она была не где-нибудь, а в Новосибирске, в 1979-м году, с чудесными иллюстрациями Спартака Калачёва.

Примерно там же, где коллекция собак, на полках жили (и живут) множество книг по античности ‒ художественных, литературоведческих, исторических. Среди прочих книг скромно стоит предмет антиквариата ‒ латинско-французский словарь 1785-го (!) года издания. Помню, как недоверчиво вычислял этот год издания, напечатанный римскими цифрами… Впрочем, книги располагались по всему дому, в спальне полки шли с пола до потолка во всю стену. Это был (и есть) довольно старый шкаф ‒ с выдвигавшимися и опускавшимися дверцами-крышками. Почти во всех шкафах книги стояли в два ряда. Помню, папа сожалел, что в какой-то момент нам в Новосибирске пришлось тоже сдваивать ряды книг. И это действительно обидно, в том числе мне сейчас (у нас в Уфе это тоже имеет место). Хотя теперь, в электронную эпоху, данный факт, конечно, ощущается в меньшей степени. Например, большие словари ещё, казалось бы, совсем недавно были огромной ценностью ‒ я так радовался в середине 90-х приобретению своих испанских и немецких словарей, ‒ а сейчас всё это давно уже перекрыто компьютером. Написал так, как будто сожалею об этом, – нет, просто констатирую…

Я уже записал историю с приобретением лошадки, есть ещё одна схожая история, относящаяся, видимо, к тому же периоду. Однажды мне купили костюм ‒ кажется, шорты плюс рубашка, вроде бы есть фотография. И в тот же день костюм приобрёл деда ‒ классический, элегантный. И вот он его дома одел, стоит гордый и счастливый, а вокруг прыгают восхищённые жена и дочь, приговаривая, как замечательно ему подходит и цвет, и покрой. И вот в одну из пауз вклинился мой вкрадчивый, немного обиженный детский голос: «Вообще-то у меня тоже костюмчик красивый…»

Помню день рождения в Симферополе в 1980-м году. Обычно я проводил там пару месяцев летом − часть времени вместе с родителями, но большую часть времени только с бабой и дедой. Именно так я к ним обращался, другие варианты были только бабуся (не уверен, было ли слово дедуся; возможно, да, просто слово деда было и само по себе «хорошим»), никогда – бабушка и дедушка. Так вот, деда пристроил двухколёсный велосипед очень высоко на дерево перед подъездом (Горького 14-а, третий подъезд). Я вышел во двор − и вдруг его увидел. Точно не помню, на какой высоте, но мне она показалась огромной. Даже не знаю теперь, как он это сделал и как ему пришла сама мысль об этом. Хотя вообще-то в плане сюрпризов и дурачеств мне иногда приходят как раз схожие неожиданные мысли. Впрочем, трудно сказать, от кого тут больше: от деды или от папы.

Баба и деда очень любили Высоцкого. Помню одно лето в Евпатории ‒ в парке был тир, где мы с дедой часто зависали, и в этом тире в то лето постоянно звучали его песни. А бабуся почему-то грустила и даже пару раз уходила по аллее и стояла поодаль, а в какой-то момент я вдруг увидел у неё на глазах слёзы. Потом я узнал (или, возможно, мне сразу пояснили), что Высоцкий совсем недавно умер... Это был 1980-й год.

Вспоминая про Крым, следует обязательно упомянуть коллективные просмотры фильмов в гостиницах. В номерах телевизоров не было, только в холлах, по одному на этаж. Как правило, по вечерам шли многосерийные фильмы. «Место встречи изменить нельзя», «ТАСС уполномочен заявить», итальянский сериал «Спрут». Затем, иностранный (!) мультфильм «Вокруг света за 80 дней» с коронной фразой «Есть ли у Вас план, мистер Фикс?» Так вот, на вечерние «сеансы» в холлах собиралось множество людей, места на креслах заранее занимали одеждой, полотенцами и т.д., приносились дополнительные кресла и стулья из номеров, некоторые дети устраивались на ковре…

В Симферополе мы с бабой и дедой иногда ходили в Гагаринский парк. Однажды там появился совершенно ужасный аттракцион, где люди вставали по периметру внутри клетчатой шайбы радиусом метра 3, их пристёгивали к стенке, после чего шайба начинала раскручиваться вокруг оси, а затем поднималась, продолжая вращаться уже вокруг оси, наклонённой градусов на тридцать. Многие выходили оттуда сероватые, почти никто не улыбался. Мне становилось плохо при одной мысли о том, чтобы «покататься» на этой штуковине: мой вестибулярный аппарат плохо переносил даже самые обычные дворовые карусели и качели. Но однажды я сдуру «решил» и объявил дома, что просто обязан взять волю в кулак и осилить этот аттракцион. На моё счастье, в тот день, когда мы пришли в парк, именно этот аттракцион оказался неработающим.

Опять же, мне было очень радостно побывать в Гагаринском парке с Моникой и детьми в наш приезд. Дошли мы и до садика «Алые паруса», причём сделали там много отличных фотографий…

Ещё, конечно, помнятся игральные автоматы! Подводная лодка; автодром с несколькими трассами: обычной, гоночной, специальной, ночной и гололёдом ‒ я научился проходить ночную, с которой справлялись далеко не все, но вот гололёд так и не одолел; несколько разновидностей тира; остальные, кажется, вызывали у меня меньший интерес. Разве что уже ближе к концу 80-х в Коктебеле появился новый автомат – баскетбол с пронумерованными кнопками, он тоже был азартный, причём в него играли друг против друга. Все автоматы стоили по 15 копеек, разве что качающиеся ракеты и животные «для малышни» были, кажется, по 10.

Обязанностей у меня в Крыму практически не было. Разве что я сопровождал бабусю в походах на рынок, нёс на обратном пути сумки. Ещё меня иногда отправляли за хлебом и молоком ‒ на улицу Ленина. А всё остальное время проводилось, условно говоря, как сыр в масле. Одно из самых устойчивых симферопольских воспоминаний ‒ чтение в кресле, у окна в большой комнате. Бабуся периодически приносит то фрукты на подносе, то вишню/черешню, то компот… Ещё и уговаривает что-нибудь отведать! А я читаю Фенимора Купера ‒ или ещё что-нибудь. Именно Ф. К. я упомянул, видимо, потому, что в Нске был только один том зелёного собрания сочинений, а у бабы и деды ‒ все шесть, так что его я явно читал именно у них. Но вообще я, конечно, много всего прочитал там, потому что чтение было моим основным занятием ‒ в смысле в те дни, которые мы проводили в Симферополе. На курортах я купался, бегал с мальчишками, а кроме того, как правило, на пляжах в изобилии имелись варианты для шахмат. Кстати, ещё я много играл на пляже в дурака ‒ с другими детьми и не только. Это было распространённое занятие, и нередко партнёры собирались из незнакомых людей.

Вспомнился ещё один элемент симферопольского быта, которым заведовала бабуся, ‒ вечерний вынос мусора к бакам, которые находились не очень-то близко от дома. На протяжении дня в отдельный пакет собиралось угощение для многочисленных уличных котов. При этом часть его была предназначена для котов дворовых, а остальное – для котов, обитавших у мусорных баков. Коты, кстати, были очень голосистые. И сразу ещё одно воспоминание ‒ походы в зоопарк! Туда тоже тщательно собиралось и сортировалось множество всякой еды: капустные листья для козлов и баранов, а также для кроликов, кукурузный початок для любимого мной верблюда, хлеб для птиц ‒ и другие припасы.

Видимо, в 1984-м в Коктебеле мы много играли с приятелем в войну. Примерно в центре посёлка была огороженная спортивно-парковая зона, которая потом исчезла. И там мы бегали с металлическими пистолетами, устраивали друг на друга засады… В 1985-м у меня оказалось сразу три приятеля, один из них – Ваня Лобанов из Харькова, с ним мы много играли в шахматы. Его отец потом прислал в Новосибирск бандерольку с фотографиями − наша четвёрка перед памятником десанту в центре Коктебеля.

В 1986-м у меня тоже был товарищ-шахматист, Андрей. У входа на пляж «Голубого залива» стоял шахматный столик с большими фигурами, возле него постоянно толпились взрослые. Нам туда было не пробиться, да и уровень там был посерьёзнее нашего. Но друг с другом мы играли много. Именно в этих летних играх росли мои шахматные навыки, которых в итоге оказалось достаточно, чтобы в 1998-м году легко получить 1-й разряд в шахматном клубе НГУ, набрав очки с большим запасом (кстати, многие из участников того турнира уже наработали на первый разряд ранее, но он не был им присвоен из-за какой-то ерунды с документами, так что уровень соперников был вполне серьёзный).

Однажды мы шли с Андреем от моря в сторону столовой, мимо «нового» корпуса «Голубого залива» (третий корпус тогда ещё не был построен), и какой-то мальчишка на пару лет постарше нас вдруг стал кидаться шишками. Он попал Андрею довольно больно в спину ‒ тот даже вскрикнул от боли, ‒ после чего злодей заржал и, радуясь своей безнаказанности, направился в сторону моря. Я разозлился, поднял зелёный продолговатый окатанный камешек размером с крупный миндальный орех и с силой запустил в него. Расстояние было метров 15, если не больше, а на дорожке было довольно много людей, так что это был не очень умный шаг. Но камень полетел, словно заговорённый, и угодил тому точно в спину, причём явно очень сильно. Мы с Андреем молча развернулись и кинулись бежать наутёк. Видимо, погони не было, либо мы бежали достаточно быстро… Запомнилось, поскольку вообще-то в детстве я не был склонен к агрессивным действиям.

Ещё я любил гулять в курортных городках с теннисным мячиком, кидая и ловя его, в том числе стуча им обо всякие стены. Иногда он укатывался в широкие клумбы цветов, и искать его там приходилось подолгу, а однажды мячик перелетел стену, которой был огорожен какой-то парк и которую даже просто обходить пришлось очень-очень долго. Уже стемнело, а я всё искал его – и в итоге всё-таки нашёл. Вообще, для меня на протяжении всей жизни было характерным некое избыточное упрямство в доведении пустяковых дел до логического завершения – наиболее явно эта черта проявлялась именно в пустяковых делах, где вполне можно было бы махнуть рукой. Не могу столь однозначно сказать, как оно у меня с делами более крупными, но вроде тоже не сильно плохо…

Я написал, что в Симферополе практически не гулял во дворе. Однако был год-исключение (трудно сказать, почему только один). В то лето я познакомился с двумя девчонками: Леной и Людой, моими ровесницами. И ещё был парень Женя, на год помладше. Все жили в одном доме – Горького 14а. И вот мы вчетвером много играли в то лето в войну, пара на пару (мы были с Женькой). Помню несколько эпизодов из той игры. Она разворачивалась и в окрестностях, в том числе мы забирались на верхние этажи полуразрушенного четырёхэтажного дома, готовившегося под снос, ‒ между нашим домом и (тогда только строившимся) театром, чуть в глубине. Несколькими годами раньше я уже знакомился с ребятами во дворе, в том числе и с ними. Мы играли в прятки, чекание было о большое дерево у первого подъезда, которое потом спилили. Но воспоминания уже тогда были смутными, и знакомились как в первый раз.

Лена сразу произвела большое впечатление. Длинные тёмные волосы, спокойное, но живое лицо с крупными чертами… В первый же вечер она неожиданно назначила мне настоящее свидание ‒ на следующий день, в 6 утра, у её подъезда. В тот момент жизнь поистине показалась мне жар-птицей... Дома был небольшой кирикуку̒ (домашнее словцо), чтобы мне, не дай Бог, не проспать, так что в назначенное время я был в назначенном месте. И что же? Автор идеи не только не явился, но и о самой идее вспомнил на следующий день не без труда. Впрочем, это не внесло никакого разлада, наши весёлые игры продолжились – без утренних свиданий…

В одно лето я загорелся идеей сварить персиковое варенье. Мы накупили персиков, и я действительно наварил этого варенья очень много (кажется, из абрикосов тоже). И привёз в Новосибирск ‒ в полиэтиленовых пакетах. Не помню, какой это был год и один ли я возвращался, но пакетов было много, они были сложены в чемодан (вернее, в дорожные сумки). В подготовке и самой варке я действительно принял самое деятельное участие. Хотя бабуся, конечно, тоже участвовала. Наверно, это всё-таки тоже было ещё в 1980-х, потому что мамы вроде тогда с нами не было. Кстати, вспомнил ещё одну вещь из старой квартиры ‒ плетёную корзину в форме бочки, объёмом литров на 20 (это с поправкой ‒ возможно, напрасной ‒ на то, что я был тогда ребёнком). Мы брали её с собой в Крым и привозили в ней в Новосибирск запас фруктов.

Однажды баба и деда подарили мне большой фонарь, в котором было несколько цветных фильтров и несколько режимов работы, в том числе различные мигания. Лампочка перемещалась вдоль оси фонаря, а свет в некоторых режимах распространялся не только вперёд, но и вбок. Как-то раз, вечером, мы с дедой вдвоём пошли в Коктебеле гулять в сторону горы Волошина, и я периодически развлекался с этим фонарём. И вот в какой-то момент из мрака материализовались пограничники и строго потребовали объяснить, какие сигналы и кому мы подаём. И ведь действительно: где-то там, за горизонтом, таилась враждебная натовская Турция, а в ночном море могли торчать перископы американских подводных лодок, хищно вращаясь в поисках условного знака в виде мигания ярко-синего фонаря... Это был примерно 1985-й год. Тогда всё это воспринималось вовсе не как ленивая шутка, а как неотъемлемая часть суровой реальности. В общем, нашими объяснениями пограничники удовлетворились, но запретили играть с цветными сигналами впредь.

Эти пограничники жили в симпатичном белом домике на одном из холмов, рядом располагался огромный прожектор, которым они иногда шарили по морю, а однажды ночью почему-то по самому посёлку, причём он ‒ с расстояния в несколько километров ‒ страшно слепил. Не понятно, баловались ли они в тот вечер или случилось какое-то ЧП. Возможно, это было уже в 2000-м году, когда мы с Моникой ездили в Коктебель на медовый месяц.

Между прочим, в 80-е годы посёлок заканчивался с севера в том месте, где сейчас набережная делает уступ в сторону моря, дальше никаких строений не было. Перед холмом, где сейчас нудистский пляж, в море впадал тоненький ручеёк, и примерно там же располагался большой палаточный городок. Его обитателей, кажется, называли «дикими туристами». Там же были огромные заросли камышей и огромные же рои мошек, которые летали в виде больших тёмных шаров диаметром в полметра, если не больше. Кстати, протяжённые болотистые пятачки с зарослями камышей располагались и в центре Коктебеля, в том числе прямо за старым корпусом «Голубого Залива» (ныне уже снесённым).

Ещё один эпизод из детства в Симферополе ‒ эпическое сражение с Царством Ос. На зиму мои игрушки убирали на балкон, где они дожидались следующего лета в больших картонных коробках. И вот в один из моих приездов мы с дедой пришли за ними, и внезапно обнаружилось, что в этих коробках живёт целый рой ос! И что эти осы вовсе не рады нашему появлению на балконе. Что прикажете делать? Было понятно, что переселяться они никуда не планируют. В конечном счёте, можно было бы обойтись и без игрушек, но содержать на балконе рой ос ‒ в любом случае не самая приятная перспектива, ведь балкон нужен не только как место для хранения коробок.

Мы решили выселить их с помощью дыма и стали жечь на балконе газеты. В итоге осы каким-то образом всё-таки признали неизбежное и организованно улетели, но нам с дедой потом крепко влетело из-за одной «мелочи», которую мы не учли: по нелепой случайности как раз в тот день тётя Тамара, жившая на четвёртом этаже, прямо под нами, развесила и разложила на перилах балкона всякие шубы и прочие меховые изделия ‒ чтобы подсушить их и убрать на лето. И все эти предметы роскоши оказались покрыты золой от наших газет! Дело в том, что для самозащиты мы сворачивали газеты в трубочки, поджигали их с конца и отмахивались этими факелами от контратакующих ос, формируя заслоны дыма, так что клочки пепла в изобилии летели во все стороны. Мне даже страшно себе представить, в какой ужас пришла тётя Тамара, увидев на своём балконе результат нашей баталии. К счастью, там хотя бы ничто не загорелось от тлеющих кусочков ‒ а ведь могло случиться и такое.

Яркое воспоминание детства в Симферополе связано с красивыми уличными фонарями ‒ невысокими, изящной формы, с цветными стёклами. В Академгородке имелись только бетонные фонарные столбы вдоль проезжей части, не было парков (хотя, по сути, весь городок и был большим парком), а там всё это имелось в изобилии, плюс речка, и всюду стояли эти уютные фонари. Ещё более уютными, почти сказочными, казались автоматы для продажи билетов на автотранспорт. Эти автоматы празднично светились в темноте, как таинственные шкатулки, а билеты со сдачей мягко падали в крупную и тоже светящуюся нишу с гладкой, приятной на ощупь стеклянной заслонкой. Почему-то было неизменное чувство, будто ты вытягиваешь счастливый билет жизни, причём там внутри остаётся ещё множество других счастливых билетов на будущее. Сходство усиливалось тем, что это действительно были билеты... В Симферополе ездили в основном на троллейбусах, и они тоже были праздничны, малошумны, непривычны.

Кажется, автобусы вообще ездили в Крыму только между населёнными пунктами, а в Академгородке, наоборот, не было ни троллейбусов, ни трамваев, с которыми я познакомился в Евпатории. Кстати, деда однажды показал мне «фокус» с подкладыванием монетки на трамвайные рельсы ‒ было интересно.

Когда мы ехали на автобусе из Симферополя на курорт или обратно, то частенько устраивали с бабусей «соревнование»: кто больше насчитает за окном всякой живности ‒ лошадей, коров, коз, овец, домашних птиц… Стоит ли говорить, что, кроме как из окон этих автобусов, мне практически не доводилось видеть всех этих животных вживую. Так что это было увлекательно.

Баба Кира. Бабушка Лиля. Тётя Оля. Дядя Саша

Баба Кира ‒ папина мама, бабушка Лиля ‒ её мама. Примерно с 1964-го года они жили в г. Сарани Карагандинской области. Я познакомился с ними и с тётей Олей, родной папиной сестрой, в мае 1978-го года. Точная датировка восстановлена с помощью тёти Оли. Думаю, будет уместным вставить её короткий рассказ:

Первый раз папа тебя привез в мае 1978-го года. И оставил. Мама доделывала диссертацию, а у папы тоже активная работа пошла (видимо, перемена темы). Ты пробыл до середины или 20-х чисел июня, потом мама тебя забрала и увезла в Крым. Осенью тебя опять привез папа. Когда ‒ не помню. Видимо, в сентябре. И забрал на 7 ноября. У тебя в Сарани была няня. Варвара, по отчеству не помню. Потом она помогала с бабушкой, когда мама к вам или к нам ездила. И ещё позже приходила кормить кота.

Сам же я помню в г. Сарани трёхкомнатную квартиру, параллельное расположение комнат и кухни, кота, рояль, деревянного орла на рояле (тётя Оля уточнила, что было пианино, а не рояль; точно, рояль стоял в квартире в Венгрии; но деревянный орёл ‒ был). А также тот факт, что имелась дополнительная дверь между комнатами, обеспечивавшая кольцевой маршрут, что практически никогда не встречалось в советских квартирах. И, что важно, помню Елизавету Фёдоровну, прабабушку. То есть никакого конкретного эпизода я не помню, но помню, что бабушек было две, и одна из них ‒ с длинными седыми волосами, но, кажется, совсем не казавшаяся старой. Да, и ещё помню её брата, дядю Колю (так его называл папа, и так я запомнил), его помню во дворе, на скамейке, не у дома, а где-то посередине двора.

Мы с папой летали в Сарань ещё раз в начале 80-х. Но из той поездки почти ничего не помню. Только очень смутно что-то про детский двухколёсный велосипед (кажется, взятый напрокат) и про шахматы… Баба Кира несколько раз сама приезжала к нам в гости в Новосибирск. Помню, как однажды гулял во дворе на Морском 7а – и вдруг увидел её подходящей к дому (причём я не знал, что она должна была приехать).

Хорошо помню поездку с папой в Сарань в 1991-м году (квартира уже была другая). В том числе помню, как мы подходили к дому, как она нас встретила, приготовила яичницу ‒ каким-то непривычным для меня способом (но не помню, в чём было отличие). К тому моменту мы несколько лет не виделись, и я подзабыл её энергичный, относительно низкий голос. В этот приезд мне довелось серьёзно позаниматься математикой, особенно геометрией. Получилось, что в физматкласс я приехал неплохо подготовленным, − помню, что в начале года несколько раз опережал одноклассников, когда Борлеан предлагал решить задачу наперегонки. В Сарани же нас с папой застало известие о ГКЧП – помню, как мы озабоченно слушали радио по старенькой радиоле размером с тумбочку, на длинных ножках… Наша оценка тогдашних событий, конечно, значительно отличалась тогда от более поздней.

Кира Валентиновна преподавала математику в школе. Причём, судя по количеству учеников, которые через несколько десятилетий пронесли добрые чувства к ней, она была очень хорошим учителем. Но об этом я узнал, к сожалению, только через 4 года, когда её не стало… Между прочим, одним из её учеников оказался дядя Юра Пак, отец моего товарища по детским играм.

В следующий раз мы встретились с бабой Кирой в Новосибирске, летом 1995-го года. Её сильно беспокоили боли в ногах, она легла в больницу и, к сожалению, лечение было неудачным… Помню, как прилетевшая из Москвы тётя Оля играла в большой комнате грустные ноктюрны Шопена, а я слушал через стену, сидя за своим столом. До сих пор, слушая их, почти всегда вспоминаю в том числе те минуты.

Своё первое знакомство с тётей Олей я описал выше ‒ с её слов, но что поделаешь, мне было тогда всего полтора года : ). Летом 1985-го года мы с папой съездили к ней в гости в Москву. Кроме того, она приезжала в Новосибирск в 1990-м, но по-настоящему мы подружились позднее, когда я, начиная с середины 90-х и по настоящее время, стал бывать в Москве – проездом или в командировках. У нас обычно происходили оживлённые и довольно доверительные беседы.

Из той первой поездки в Москву запомнилось не так уж много. Красная площадь. Огромная очередь в мавзолей, таких длинных я больше не видел (разве что, как ни странно, очередь в галерею Прадо в Мадриде тоже оказалась нереально длинной, но всё-таки не настолько). Мы с папой не стали стоять, это заняло бы много часов. Ещё немного смутно помню поход в какой-то музей (или картинную галерею?) с тётей Олей и её подругой Варей.

Между прочим, когда мне доводилось потом видеть по-настоящему красивую роспись куполов храмов ‒ с нежными ангелами на ослепительно синем небе ‒ или, кстати, что-то подобное на тонком чайном фарфоре в музеях, то неизменно возникало смутное чувство сопричастности этой красоте, уходящее куда-то в детство (а вовсе не лаконичная реплика Полиграфа Полиграфовича: «Буржуи!»). И это явно связано как раз с тем, что в своё время мне всё это показывали в музеях, причём сопровождая показ подробными пояснениями, ‒ возможно, без всякой уверенности, что «в коня корм». Что-то такое я мог видеть, конечно, и в Венгрии, а ещё мы однажды были в каком-то дворце-музее в Крыму, но этот московский поход уж точно внёс свою важную лепту.

Метро тогда как-то не запомнилось. Возможно, потому, что оно имелось и в Новосибирске, пусть и небольшое (хотя, вообще-то, не припомню, бывал ли я к тому моменту в Городе, ‒ не исключено, что начал ездить туда только с Шефом), а с эскалаторами я познакомился ещё в Венгрии, в магазинах, ‒ и они как раз попали в число сохранившихся венгерских воспоминаний. Забавно, но больше всего из той поездки в Москву мне запомнились компьютерные игры на работе у дяди Миши. Их было несколько, но мне полюбилась игра в лабиринт со множеством этапов (уровней). Нужно было собирать сокровища и убегать от врагов ‒ духов, в них можно было бросать меч, ещё можно было прорубать молотом дыры в стенах. В общем, классическая игрушка, но именно эта мне потом не попадалась...

Кроме тёти Оли, у меня есть ещё дядя Саша ‒ двоюродный брат мамы (сын тёти Ляли, родной сестры Ольги Александровны). В детстве они вместе росли в Иркутске, так что у них по сей день очень дружеские отношения. При этом, правда, немаленькая разница в возрасте, семь лет. Как-то раз, когда ей было одиннадцать, а ему четыре, они вместе гуляли в парке, и он залез на ствол стоявшей там пушки, а затем, сидя на нём верхом, добрался до самого края. И там обнаружил, что не может ни спрыгнуть, ни развернуться, ни обратным ходом добраться до начала ствола и слезть. Это было приключение…

Мы с дядей Сашей впервые познакомились в Крыму, летом 1981-го года. Точно помню, что мне было 4 года, а ему 22. (Увы, вскоре в переписке с дядюшкой выяснилось, что это был 1983-й год, то есть я всю жизнь заблуждался ‒ наглядный урок на тему несовершенства памяти…) Они с дедой с удовольствием пили разливное пиво у бочки. Странно думать, что деда был тогда моложе, чем дядя Саша сегодня, что сам дядя Саша был в то время фактически пацаном, только что закончившим ВУЗ, и вообще ‒ что прошло почти сорок лет... Ну а по-настоящему мы с дядюшкой познакомились и подружились много лет спустя, когда летом памятного мне 1992-го года я прилетел из Крыма в Иркутск и сходил с ним в поход в горы, искупался в Байкале, погостил в его доме в деревне. Тогда же я ближе познакомился с тётей Лялей (Еленой Александровной), а ещё полтора года спустя провёл у неё в гостях зимние каникулы.

Я сознательно перечислил только тех родственников, с кем мне довелось общаться сколько-нибудь значимое время в детстве и юности, поскольку пишу именно воспоминания. Обстоятельства и отчасти жизненный уклад эпохи сложились так, что их оказалось не очень много: почти все семьи были немногодетными, дальние переезды вели к постепенному ослаблению или даже утрате связей. Так или иначе, не только все перечисленные, но и оставшиеся за кадром повествования родственники были и остаются в моих глазах достойными людьми, в каждом из которых я без малейшего колебания признаю частицу своего «я».

Интересно отметить, что практически все мои ближайшие родственники либо полностью посвятили себя преподаванию (бабушки и дедушки ‒ все четверо, бабушка Лиля, мама, дядя Саша, тётя Оля, Елена Александровна), либо, как минимум, имели значительный опыт в этой сфере (папа).

Детский сад

Моим «главным» садиком, в который я ходил с четырёх до шести лет, был в садик №390 «Теремок», на Детском проезде. По расположению он был самым последним, за забором шла улица Терешковой. Я пошёл в него после возвращения из Симферополя ‒ примерно, видимо, в начале весны 1981-го года. Это был единственный раз, когда я провёл у бабы и деды не только лето, но также осень и зиму, ходил в Симферополе в садик «Алые паруса».

Ещё помню, что до «Теремка» я ходил недолго в другой садик на «Детском проезде», расположенный близко к нынешним теннисным кортам, там в заборе был невысокий лаз, и взрослым приходилось сильно наклоняться, чтобы пройти. Видимо, это было ещё до Симферополя. Кроме того, одно время меня возили в садик где-то на Жемчужной ‒ видимо, это был мой самый первый детский сад. Помню, как с папой садимся в автобус на Морском. Причём, как будто помнится не один такой эпизод с автобусом, а больше. Видимо, именно в этом садике на Жемчужной со мной в одной группе была Лена Т., которая произвела на меня тогда такое впечатление, что потом мне так и нравились девушки с крупными чертами лица, мягкими овальными лицами, длинными чёрными волосами. В общем, вполне возможно, что как раз благодаря этому не очень значительному знакомству я по достоинству оценил всю важность появления на горизонте Малинового Яблока − и вовремя подсуетился : ). Но об этом чуть позже.

Первых двух садиков я совсем не помню, кроме дороги в них и кроме этой моей первой подруги. Зато помню несколько эпизодов, связанных с «Алыми парусами». Один эпизод во дворе ‒ качели и вертикальные металлические лазалки (лестницы и встроенные в них круги), несколько детей; воспитательница спрашивает, кто кем хочет быть. Все веселы. Мальчишки наперебой отвечают: кто лётчиком, кто космонавтом. А я то ли не имел готового ответа, то ли не хотел конкретно лётчиком и космонавтом… А может, не хотел качаться на качелях, и разговор о космонавтах начался с этого… (Качели я действительно недолюбливал ‒ вернее, мой вестибулярный аппарат.) В общем, запомнилось, что отсутствие у меня ярко выраженного интереса к полётам вызвало у остальных некоторое недоумение. Ещё помню огромный бархатный купол с кистями, висевший в группе. Ещё ‒ деревянные ложки, на которых нас учили играть, и выступление на утреннике. Вернее, стучали на них несколько мальчиков, в том числе я, а несколько девочек, кажется, танцевали…

А ещё там был бассейн, с которым как раз и связан один из эпизодов в фольклоре нашего семейства. Бассейн располагался на третьем этаже, над ним был круглый стеклянный купол. И вот однажды в раздевалке этого бассейна я – уж не знаю, из каких соображений, − выкинул в окно свои трусы. Возможно, в качестве протеста против коммунистического режима, а возможно, наоборот, в знак поддержки прогрессивных сил мирового пролетариата, но, в общем, выкинул. И они упали на крышу основного здания. А надо сказать, что садик этот был, что называется, «понтовый» (как-никак, бассейны в то время были далеко «не только лишь во всех» садиках). И так случилось, что как раз в этот день в Симферополе был в командировке какой-то министр (не союзный, а украинский – гм, тогда ведь в республиках были министры?), во всяком случае, семейное предание с самого начала гласило именно так. И вот его водят, показывают с гордостью всё. И во дворе дети окружают его и галдят: «А у нас Шатров – ТРУСЫ на крышу закинул!!!» Министр неспешно оборачивается к зданию, смеряет глазами высоту двух этажей, снова поворачивается к детям и с уважением произносит: «Ну… Молодец у вас Шатров!»

Эту историю рассказали воспитатели деде. Кстати, да, водил меня в садик деда, и я помню, как это происходило зимой: он вёз меня на санках, а вдали на двух магазинах горели большущие неоновые буквы. Пожалуй, стоит добавить, что в Верхней зоне Академгородка не было тогда самого такого понятия ‒ «виднеющееся вдали здание», не говоря уже про огромные неоновые буквы…

Ещё вдруг вспомнился летний выезд из садика с воспитателями куда-то за город – видимо, из «Алых Парусов». По тональности это воспоминание похоже на описание лагеря в книжке «Непоседа, Мякиш и Нетак», которую я очень любил в детстве и которую с удовольствием читал потом вслух сначала Мишке, потом Каролине. Но это был однодневный выезд − хотя, возможно, повторявшийся. А запомнился он беззаботностью, небом, ассоциацией с понятием «счастливого советского детства». Кстати, эта спокойная внутренняя убеждённость в свободе и правильности нашей жизни помнится мне тоже с самого раннего возраста. Тезис этот наверняка артикулировался воспитателями в садиках, но при этом воспринимался не как догма, а очень жизненно и близко. На самом деле, я в душе никогда от этого ощущения не отрекался. И хотя поддался, к сожалению, в своё время на ложь отрицания, но проецировал эту ложь на настоящее, сами же эти идеалы детства остались и тогда не омрачёнными. Мне радостно это сознавать.

Итак, стало быть, в первые два садика в Нске я ходил до середины 1980-го (в Симферополе я наверняка остался после лета), то есть мне ещё не было четырёх лет. А до садика меня одно время возили к няне, на шлюз. И я ещё много лет спустя помнил один момент из этих поездок – как стоим на кольце и открывается далёкий вид… Сейчас уже осталась только память об этом воспоминании ‒ вторая производная, ‒ но воспоминание было, а значит, оно по-прежнему где-то существует.

Закономерным образом, полноценные воспоминания у меня остались только о последнем детском садике, о «Теремке». В частности, помню имена двух наших воспитательниц: Елена Владимировна, со светлыми длинными волосами, и Ольга Борисовна ‒ с тёмными короткими. (Или Ольга Викторовна? Вроде нет, Борисовна). Они работали, кажется, по очереди, по полдня, жили в общежитии. Интересно, что было им, как мне помнится, всего по 18 лет! И вроде хорошо они с нами управлялись. А в группе нас было немало, человек 20 или больше. Многих помню по именам и фамилиям.

В садике было в целом довольно неплохо. По сути, единственное, что мне помнится в негативном свете, это танец маленьких утят. С мальчишками мы довольно активно играли − не случайно я почти всех их помню по именам, а девчонок – лишь немногих, причём только Юлю Л., которая мне нравилась, соизволил запомнить отдельно.

По-видимому, мы довольно много времени проводили на прогулках ‒ спасибо воспитателям. Из элементов «прогулочного» быта помнится такой: кто-нибудь вытягивает руку с поднятым большим пальцем (остальные пальцы зажаты в кулак) и начинает механически повторять: «Кто-о бу-у-дет играть / в инте-ресну-юи-гру, / авка-кую ‒ не скажу, / кто-о бу-у-дет играть…» ‒ и так долго-долго, воспроизводя один и тот же ритмический рисунок, который я постарался графически отразить. Затем кто-то подходит, обхватывает его поднятый большой палец собственным кулаком с поднятым большим пальцем и начинает тянуть речитатив вместе с ним. Постепенно формируется башня из рук. В какой-то момент процессия останавливается, и «зачинщик» озвучивает своё предложение игры. Например, в догоняшки. Собственно, большого количества игр не припомню… По-настоящему много играли в войну. Иногда в песочнице ‒ в машинки, в том числе строя огромную гору с системой туннелей, но для песочницы описанная процессия явно не затевалась.

Ярко помню одно утро: прихожу в садик (ну ладно, так и быть, «приводят, значит, меня в садик…»), а все мальчишки ‒ возбуждённые и в то же время притихшие, стоят на улице гурьбой, впереди на санках сосредоточенно и молча сидит Тимур, и его по очереди катают. Кто-то сообщает мне восхищённым шёпотом: «Тимур – Штирлиц!» Это, стало быть, как раз показывали бессмертный фильм. В то время было всего три телеканала, из них один местный (и, кажется, фильмов на нём не было), так что когда шло какое-то хорошее кино, то его дружно смотрела вся страна. Кстати, мне часто вспоминался этот эпизод, а теперь вот припоминается, что Тимур вообще частенько был у нас командиром.

Между прочим, очень у многих мальчишек (в том числе у меня) на лбу шапки-ушанки красовалась кокарда: у большинства ‒ звезда, у некоторых ‒ кокарда ВМФ с якорем. Аналогично, все стремились иметь в качестве ремня поверх шубы непременно армейский ремень с тяжёлой сплошной прямоугольной пряжкой (на которой, опять же, у большинства красовалась звезда, а у некоторых ‒ якорь). Такой ремень мог служить бесконечно долго, у меня он тоже был. Кстати, некоторые ребята в качестве зимней (тут могу путать: вероятно, всё же демисезонной) шапки носили кожаный шлем танкиста. Причём это не было единичным явлением, на улице время от времени попадался узнаваемый шарообразный шлем на голове какого-нибудь мальчишки, в том числе у кого-то в моей группе.

Иногда, кажется, играли на веранде в футбол, но почему-то это помнится мало. Зато помнится, как зимой, когда за верандами скапливались высоченные сугробы, мы тайком от воспитателей залезали иногда на крышу веранды, что нам категорически запрещалось. И иногда – впрочем, наверняка не только за это – попадали в кабинет заведующей, расположенный на втором этаже. Помнится, что группой человека по четыре примерно, и именно как периодически повторявшаяся процедура. Естественно, её словесные атаки парировались с нашей стороны магически заклинанием «Больше-Никогда-Не-Будем». При этом один из нас (не я) нередко оказывался более уязвим перед наездами заведующей, и в дополнение к этому проверенному временем заклинанию зачем-то начинал вдруг эмоционально твердить заученную фразу: «Честное ленинское, красная звезда, Ленина обманывать – никогда нельзя!» Возможно, его наказывали дома при наличии жалоб на поведение, а может быть, он просто был более совестлив, чем остальные. Не помню, доводилось ли мне ещё от кого-то слышать это поэтическое заверение, но в его исполнении помню его очень живо. Видимо, к заведующей нас действительно водили частенько…

В группе спали на раскладушках прямо в зале, отдельной спальни не было. После обеда вытаскивали из огромных встроенных в стену шкафов раскладушки, матрасы – и укладывались на тихий час. Иногда во время тихого часа воспитательница отлучалась, и в этом случае нередко начиналась анархия, наиболее типичным проявлением которой было бросание элементами конструктора, которое быстро становилось чуть ли не всеобщим. Это был конструктор, знакомый каждому советскому ребёнку, – пластмассовые квадратики четырёх цветов (обязательно красный, синий, жёлтый, а четвёртый, кажется, бывал разным: зелёным, голубым, розовым) плюс белые или жёлтые соединительные рёбра. Бывали, конечно, ещё дополнительные детали: колёса, оси и прочее. Можно было собирать, в частности, вертолёт, но на самом деле практически что угодно.

Непосредственно перед началом тихого часа у нас, мальчишек, наступало время для ещё одного традиционного развлечения – ставить чужим раскладушкам «подножки». Ножка раскладушки чуть-чуть подгибалась таким образом, чтобы раскладушка не схлопывалась сама по себе, но как только на неё попробуют сесть или лечь, ножка вылетает – и соответствующая половина раскладушки с лязгом шлёпается краем об пол. Почему-то мне помнится, что это развлечение было постоянным, как будто воспитатели не боролись с ним жёсткими мерами. Из этого я, между прочим, делаю предположение (возможно, излишне смелое, но «я − так думаю!»), что существовал негласный договор ставить раскладушкам подножки только со стороны ног. Поскольку подобные падения головой вниз были бы явно опасными, воспитатели наверняка нашли бы действенный способ прекратить эти забавы.

Имелся проигрыватель и большой набор детских пластинок, которые, опять же, хорошо помнят все советские дети. Очень отчётливо помню трапезы, в смысле саму атмосферу и процесс, а также блюда: молочные каши по утрам, творожные запеканки, супы, капусту с сосисками... Хлеб с ломтиком коричневого мармелада. Были какие-то уроки. Вот только не вполне помню какие. Всегда и для всех было шиком, когда родители забирали «до сна». Кстати, не вполне понятно почему, ведь вроде никто против воли в садик не ходил, истерик в раздевалке мне что-то не припомнится. Возможно, потому, что не был популярным как раз сам сон («тихий час»), а так его удавалось избежать. Это происходило не очень часто, но иногда бывало ‒ то с одним, то с другим.

Не помню точно, в каком садике, но, видимо, в «Теремке» в ходу было многозначительное слово «рассказ» ‒ с характерной интонацией и характерным жестом. Указательный палец говорящего (обычно ‒ говорящей), подобно дуэльному пистолету, совершал вращательно-опускательное движение, в крайней точке указывая в грудь собеседнику. При этом медленно, словно отражая затрачиваемые на запоминание усилия, произносилось слово «рас-ска-аз». Это означало следующее: теперь ты предупреждён, что твой поступок замечен, оценён негативно, запомнен и будет непременно рассказан (наябедничан) воспитательнице.

Ещё вспомнилась нередко повторявшаяся в детстве шутливая реплика: «Предлагаю сыграть в «догони меня кирпич», я галю ‒ и больше не играю». Правда, не уверен, что эта фраза именно из садика… И, кстати, сам я её ни разу в жизни не произнёс: помню, что мне ещё маленькому казалось бессмысленным повторение подобных шуток, уже известных всем присутствующим.

Однажды мама рано забрала меня из садика и повела на праздничную демонстрацию. И мне дали ‒ вот это да! ‒ настоящий красный флаг. Не детский флажок, а настоящий флаг на деревянном древке ‒ знамя, хоть и не очень большое. Конечно, я нёс его с огромной гордостью. Почему-то запомнил, что был в тот день в чёрном кожаном пальто ‒ видимо, это было 1-е мая.

А один раз родители забыли меня забрать из садика! Просто взяли и забыли. Одна из двух наших воспитательниц привела меня домой, благо было недалеко. Был некоторый конфуз : )

Уличные игры

Компания во дворе

Во дворе Морского 7а было, естественно, много ребят. Основу компании составляли жители, собственно, нашего дома и соседнего дома Морской 7. Денис Мишин (на год старше меня), Витя (на два), мои ровесники Кирилл и Артём – все из соседнего дома. Из моего был Гоша с пятого этажа, старше меня года на три. С нами он играл редко, но иногда бывало. Ещё был Слава, тоже года на 3-4 старше. Во дворе было ещё несколько ребят чуть помладше меня, которых я запомнил мало. Но костяк компании перечислил.

Играли – очень много в войну. Хорошо, очень хорошо помню несколько своих пистолетов разных лет – штук семь, по крайней мере, все разные. (Почему сейчас не делают такие здоровские пистолеты? Просто удивительно.) Ещё очень много играли в прятки. Чекать надо было о треугольный знак напряжения на двери трансформаторной будки. Это было просто шикарное место для игры в прятки, поскольку во все стороны простирался огромный мир, полный всевозможных углов зданий, кустов, деревьев, высоченной травы… И, кстати, до сих пор помню вкус этой травы – жёсткие длинные стебли какого-то злака, а также горькие мягкие стебли одуванчика, − лежа в засаде (в том числе при игре войну), приходилось чем-то развлекаться. Ещё во дворе рос колючий барбарис со сладковатыми листочками и, конечно, вкусными ягодами. Ещё у той же будки играли в «минус пять». А вот в футбол почему-то практически не играли.

Запомнился один эпизод, в котором проявился военный талант Дениса М. В тот день в нашей компании играл и Миша Л. (что, кстати, бывало крайне редко – видимо, ему тоже хватало развлечений и в своём дворе). Поделились мы почему-то следующим образом: в одной команде – Гоша и Слава (оба значительно старше всех остальных), а также я. У всех троих – автоматы. В другой – Денис с автоматом и ещё человека 4, если не 5, ребят с пистолетами. Наша команда должна была посидеть в подъезде, чтобы дать время второй команде занять не известные нам позиции. И вот я помню, как мы выходим из подъезда и идём втроём вдоль дома Морской 7, как в кино, когда замедленно крутят сцены (например, в прекрасном фильме «Королевство полной луны»), с радостным ощущением своей силы. Это чувство было обеспечено превосходством оружия и возраста ‒ последнее ко мне не относится, но я хорошо помню чувство почти эйфории в ту минуту.

Подходим к будке – и вдруг замечаем вдали, в кустах у угла дома Морской 3, какое-то копошение. Оттуда высовываются наши противники. Не помню, как именно оговаривались в нашей игре характеристики оружия, но точно помню, что, согласно этим правилам, они не могли нанести нам оттуда пистолетами существенный урон. Мы трое начинаем стрелять и кричать что-то вроде «убит!» (как всем известно, это слово относилось в игре не к говорящему, а к тому, кому оно кричалось). И вдруг… Из-за угла будки справа от нас с воинственным воплем выскакивает Денис со своим автоматом − и одной очередью разделывается с нами. Никто даже не попытался оспорить: фиаско было столь же неожиданным, сколь очевидным. Оказалось, что он специально отправил свою команду в те дальние кусты и всё спланировал. Это произвело на меня тогда огромное впечатление :).

Между прочим, с Денисом мы пару лет назад неожиданно заново «познакомились» на ФБ. Его фамилию я не помнил, но в одной теме обсуждался непосредственно наш двор, так что мы с ним и Марией тут же разговорились и «познакомились».

Интересно, что в нашей компании было много ребят из двух домов: Морской 7 и Морской 7а, ‒ а из других домов ‒ никого, там существовали свои замкнутые компании. Лишь однажды состоялась какая-то мегаигра в войну с широким участием незнакомых мне ребят, в том числе старших. Двое из них взяли в плен Дениса и в качестве «пытки пленного» стукнули его какой-то железкой по голове ‒ он был в пластмассовой игрушечной военной каске зелёного цвета, ударили по ней. Видно было, что удар оказался болезненным, и он возмущённо спросил что-то вроде «ты что, дурак?» Так вот, видимо, детворы тогда было столько, что в каждом дворе для игр вполне хватало своего личного состава. Всё-таки Академгородок был тогда очень молод! В нём почти не было стариков, а бабушки и дедушки практически у всех жили где-то там, далеко…

Вот ещё один эпизод во дворе, который произошёл, когда мне было, вероятно, лет шесть, и о котором мне двенадцать лет спустя рассказала его участница (сам я не помнил). В последнем подъезде дома Морской 7 очень рано, в начале 1980-х, установили кодовый замок. На моей памяти это был первый кодовый замок, уже потом они постепенно стали появляться и в других домах. Я даже до сих пор помню его код: надо было одновременно нажать тройку и семёрку ‒ и потянуть кольцо вниз. В этом подъезде на третьем или четвёртом этаже жила Лена К., девочка с белокурыми волосами и ангельской внешностью, на два года младше меня. Так вот, по её рассказу, однажды в песочнице она спросил меня, как меня зовут. Вместо ответа я – с несвойственным мне в более взрослой жизни высокомерием – смерил её долгим взглядом, помолчал и изрёк: «А зачем ТЕБЕ – моё имя?»

Так мы тогда и не познакомились, это произошло только много лет спустя…. Хотя я смутно помню, как её мама иногда звала её из окна домой с прогулки (поэтому, собственно, помню, что 3-й или 4-й этаж). Это, кстати, было стандартной практикой нашего детства, в том числе в девятиэтажках «Ща», − высунувшаяся в окно голова, кричащая: «Такой-то! Да-мой!» Аналогично, в ходу был термин «загонят»: «Принеси водички попить» / «Сгоняй за мячом» / «Сходи посмотри время» − и типовый ответ: «Не могу: меня загонят!»

Кстати, интересно, что я стал гулять именно в этом дворе, между двумя жёлтыми домами, а не за домом, куда выходили наши окна… В этом случае не было бы ни наших шикарных пряток, ни минус пять, и все дворовые приятели были бы другими.

Ещё во дворе в ходу была игра в ножички ‒ чуть не забыл, а ведь не было в то время мальчишки, который бы в неё не играл! На земле ножиком чертили круг диаметром примерно метр, затем делили его на сектора по числу игроков. После этого по очереди метали в землю нож, целясь в чужой сектор. Обычно каждый метал свой нож, но, наверно, можно было и чужим, если своего не было; ножи, разумеется, были складные. Если нож втыкался в землю, то по его следу проводилась прямая черта, отсекавшая от чужой земли какую-то часть, которая присоединялась к земле метавшего, а сам метавший получал дополнительный бросок. Если оставшейся земли оказывалось слишком мало, чтобы её владелец мог устоять на ней, балансируя на одной ноге, он проигрывал. Не помню, что происходило, если человек попадал в свою собственную землю. Дополнительно чередовались способы метания ножа: с мизинчика, переворотом и так далее. Интересно, что родители считали вполне нормальным покупать детям 7-9 лет складные ножики и разрешали гулять с ними… Не помню, играли ли и на Демакова в эту игру, но помню, что ножики у нас тоже были.

О, конечно, нельзя не упомянуть всеобщую весеннюю поглощённость запрудами! Их нарушали периодически проезжавшие машины, но машин тогда было не так много, и пара проломов оперативно заделывалась. (Впрочем, каждая машина встречалась и провожалась с некоторой долей возмущения: нашли где ездить!)

Ещё, конечно, в ходу были брызгалки (о них в следующей главе расскажу подробнее). Однажды я вышел с брызгалкой на балкон квартиры на Морском 7а и увидел на симметрично расположенном балконе первого подъезда мальчика на год или два помладше меня (кажется, его тоже звали Серёжей). Я стрельнул в него из брызгалки, но он заявил, что не долетело. На самом деле долетело, но мне пришлось стрельнуть ещё раз ‒ и всё повторилось. В какой-то момент на балкон вышла его мама, увидела мокрые полосы, обернулась направо, увидела меня ‒ и как-то задумчиво произнесла: «Надо же, мальчик, как у тебя далеко брызгалка бьёт…» По форме это было чистое одобрение силы моего оружия, но я почувствовал, что на самом деле она расстроена, ‒ возможно, там у них что-то сохло или лежало что-то бумажное. Мне запомнилось, что она никак не выразила не только осуждения, но даже сожаления.

Игры с Мишкой

Мы с Мишкой Л. часто играли вдвоём. Как-никак, мы познакомились ещё до того, как научились ходить (честнее было бы сказать «до того, как он научился ходить», поскольку он на полгода старше). Игры наши были самыми разнообразными. Например, однажды мы поднатужились и изобрели абсолютно новую, свежую и увлекательную игру: пошли вдоль домов Морской 7 и Морской 3 со стороны улицы и в каждую открытую форточку первого этажа методично и не спеша закидывали ровно по одной шишке. Шишки лежали в изобилии на траве на протяжении всего нашего маршрута. Игра проходила превосходно, но в какой-то момент, когда мы находились примерно посередине второго из этих домов, откуда-то сбоку раздался окрик. Оглядевшись, мы обнаружили, что у одного угла этого дома стоит тётенька с ребёнком постарше нас и с большой собакой, а с противоположной стороны – дяденька (кажется, тоже с ребёнком). И вроде как они совершенно не одобряют нашу игру, более того, причиной их выдвижения на позиции явилась шишка, по непонятной причине влетевшая к ним в комнату. Тут уж мы с Мишкой вынуждены были признать, что наша игра, при всей своей заманчивости, имела некоторые изъяны и что мы, пожалуй, больше в неё играть не будем. На этом разборки завершились, обошлось не только без рукоприкладства, но даже без криков и угроз (о Академгородок). Кажется, они даже не подошли к нам поближе. Было нам с Мишкой, наверно, лет по 6 или 7, но вполне вероятно, что и меньше.

В целом, надо признаться, Мишина фантазия значительно опережала мою. Например, однажды зимой он обнаружил (не спрашивайте меня, с какой попытки), что в одном окрестном детском садике, расположенном в районе 166-й школы, не запирается люк, через который в овощехранилище ссыпают овощи. Мы немедленно отправились туда и залезли в этот люк. Два юных овоща скатились по наклонной плоскости в подвальное помещение, к огромной россыпи то ли свёклы, то ли капусты. Полазили там, наверняка сильно при этом испачкались (но кого в том возрасте это могло не то что огорчить, а хотя бы быть замеченным?) и, чувствуя себя пиратами, захватившими целый Клондайк, вылезли и двинулись в обратный путь.

Другая наша игра могла в какой-то момент принять гораздо более серьёзный оборот. Первый подъезд дома Морской 28 имел ряд особенностей. Во-первых, там была парикмахерская. Во-вторых, почта. В-третьих же, там по никому не известной причине на протяжении целого ряда лет был открыт выход на чердак. И, соответственно, на крышу. (Опять же, хороший вопрос: как мы об этом узнали?) Так вот, мы с Мишкой не просто залезли на чердак, как какие-нибудь унылые дурачки. Нет, зачем же вы о нас так плохо думаете? Мы – взяли спички! И уже потом залезли на чердак. И стали поджигать обёртку толстых труб. Она была жёлтой, твёрдой и, кажется, маслянистой. Не могу однозначно вам сказать, хорошо ли она горела или всё-таки плохо. Однако постепенно, совместными усилиями, её всё же удалось поджечь – и вот тогда она неожиданно не просто загорелась, а запылала! Запылал вертикальный участок трубы – он просто превратился в огненную струю – так, по крайней мере, это выглядело. Мы – в ужасе – стали забрасывать эту трубу песком (пол чердака был почему-то песчаным, как на пляже). Видимо, бог огня решил в тот раз всё-таки пожалеть двух дурачков, и каким-то образом нам удалось это пламя потушить. А иначе… ох х… : )

К сожалению, не помню, был ли это финальный эпизод нашей с Мишкой дружбы со спичками – или же только один из промежуточных, но, во всяком случае, сама эта дружба длилась какое-то время. Коробок спичек, как известно, стоил 1 копейку (столько же стоил кусок хлеба в столовой и стакан газированной воды без сиропа в автомате), и, соответственно, каждый гражданин Советского Союза мог себе позволить его купить. Разумеется, если он не являлся на момент предполагаемой покупки маленьким мальчиком из Новосибирского Академгородка (в котором не было ни газовых плит, ни газового отопления). Соответственно, вариантов было два. Первый − просить глупых дяденек... И ‒ о ужас ‒ такие глупые дяденьки легко находились! Конечно, не с первого раза, но относительно быстро кто-нибудь соглашался, брал у тебя пять копеек и через пару минут, выйдя из магазина, протягивал тебе пять коробков спичек. Второй способ был, увы, более прозаичен, и заключался в том, чтобы задумчиво постоять у прилавка в винном магазине (Морской 26), а затем вдруг выхватить коробок из стоявшей на прилавке металлической корзины − и броситься наутёк. Пару раз мы так делали… Надеюсь, что незначительность стоимости стыренных спичек будет сочтена смягчающим обстоятельством.

Мишку в его дворе прозвали «академиком»: он был родным внуком великого А.М. Лаврентьева, основателя Академгородка. Однажды летом 1984 г, когда мы гуляли в Мишкином дворе, с нами в словесную перепалку вступили 5 девиц. Они были разного возраста, самая младшая ‒ на год старше нас (она жила в доме Морской 15, звали её Майя Б. (или Г.?), а остальных я не знал). Мишке удалось слинять, а меня эти ведьмы поймали и привязали к дереву во дворе Мишкиного дома, причём порезали мне обе лямки комбинезона. Мои родители были очень возмущены, когда я явился домой, и обсуждали, что надо бы найти родителей этих дурёх. Мне, впрочем, не известно, имела ли история продолжение.

Другие неудавшиеся пожары

Про эпопею со спичками я уже писал, однако этим не исчерпывается прометейская линия моего детства. Однажды родители учудили следующую штуку: подарили мне на день рождения зажигалку. Видимо, на восьмилетие, потому что, с одной стороны, это было ещё на старой квартире, и, с другой стороны, всё-таки явно до рождения Наташи. Причём это, видимо, было уже после эпопеи со спичками и пожара над парикмахерской, но родители явно о нём не знали. Вообще-то у нас были доверительные отношения, так что теоретически я мог и рассказать об этом опыте, но в этом случае уж что-что, а зажигалку они бы явно мне не подарили.

Зажигалка была коричневая, необычной формы: верхняя часть выступала вперёд. Никогда после я ни у кого таких не видел. Естественно, подарок мне понравился! И чуть ли не в первый же день я решил тихонько проверять, горит ли палас. Он был тёмно-жёлтый, из непонятного материала, тонкий и жёсткий, но сворачивался в трубочку. Поэтому, строго говоря, любопытство было вполне оправданным: на глаз действительно было непросто определить, хорошо ли он будет гореть. Я отогнул край и поднёс зажигалку, держа огонь на приличном расстоянии. Палас чуть-чуть потемнел и чуть-чуть задымился. Но, к счастью, не загорелся. На запах прибежала из кухни мама. Папа, кажется, не присутствовал, иначе наверняка отнял бы подарок. А так дело обошлось возмущёнными упрёками, и зажигалка благополучно осталась у меня. По сути, это можно было трактовать как своеобразное «тренируйся на… на кошках!» из бессмертной комедии. И вот что из этого вышло.

Однажды я зашёл за Мишкой, чтобы позвать его гулять. Кстати, для этого использовалась классическая фраза, ежедневно звучавшая в те годы хотя бы по разу чуть ли не в каждом подъезде, только с разными именами: «Здравствуйте! А Миша выйдет?» Так вот, Мишку в тот день гулять не отпустили. Возможно, были какие-то планы дома, а может быть, и в наказание за что-то. В то время не могли лишать детей ни компьютера, ни планшета, ни мобильного телефона, ни даже телевизора с его двумя с половиной каналами ‒ лишали прогулок. (Особо коварные и безжалостные родители иногда разово лишали и тренировок, что было, наверно, не самым умным решением.)

Так вот, я грустно и медленно спустился со второго этажа. Играть одному дома было более чем нормально, а вот во дворе ‒ как-то не очень… В «полногабаритных» домах под каждой лестницей был закуток размером с небольшую комнату. Выходя из подъезда, я рассеянно обернулся ‒ и увидел в этом закутке поролоновый квадрат от сидения, прислонённый к стене в дальнем углу. Такие сидения ‒ с обивкой из коричневого кожзаменителя и с поролоном внутри ‒ были в то время во всех кинотеатрах и актовых залах. Я так же рассеянно подошёл к квадратику, достал из кармана зажигалку, чиркнул и поднёс её к поролону. Он чуть-чуть задымился. «Ну, подымится ‒ и перестанет», ‒ меланхолично подумал я и поплёлся к выходу.

Да, это точно был второй класс, потому что была вторая смена! Через некоторое время мы с мамой сидели в столовой ТБК. На десерт она взяла мне порцию желе ‒ моё любимое лакомство из нескольких слоёв (бордовый, белый, розовый, жёлтый). Как назло, я не успел приняться за желе, когда в столовую, как вихрь, влетела тётя Оля, Мишина мама. Она стремительно поздоровалась, но не встала в очередь, а подсела к нам за стол и спросила меня в лоб ‒ не возмущённо, а немного иронично: «Ну что, Серёжка, ты пожар устроил?» Поскольку никакого пожара я не устраивал, то я отрицательно и несколько отрешённо помотал головой. Она вздохнула, в двух словах рассказала маме, что их подъезд весь закопчён, но, к счастью, двери квартир не загорелись и что представляет интерес, кто же учинил это безобразие. Не помню, дошла ли до меня суть произошедшего уже сразу при её вопросе или секунду спустя, но желе мне резко расхотелось. При этом я всё-таки не стал признаваться маме в содеянном даже после ухода тёти Оли, а сделал это только вечером. Вот после этого зажигалка была, наконец-то, отобрана. Она поселилась у папы в ящике письменного стола ‒ сначала в прихожей квартиры на Морском 7а, потом в кабинете на Демакова 9. И оставалась там много-много лет ‒ я помнил о ней, но получил обратно только уже примерно в конце девяностых.

Примерно к этому же времени относится и моя третья попытка якобы устроить пожар, на этот раз в школе. Раз в год ученики собирали макулатуру. Соответственно, все старались – кто-то больше, кто-то без фанатизма. Каждая принесённая пачка взвешивалась на весах, между классами проводился конкурс. Собранная макулатура складывалась под одной из лестниц, у запасного выхода, и затем вывозилась. После этого там некоторое время оставались валяться разрозненные бумажки, а также примета эпохи и места ‒ перфокарты. Однажды мы с Мишкой и, кажется, Антоном (т.е. это был второй или третий класс; к тому же Баннов ещё не был директором) стояли на перемене внизу, под лестницей, и у нас были спички, а на полу были разбросаны бумажки. Я взял одну перфокарту и поджёг её краешек. И вдруг ‒ буквально как в сказке ‒ оказалось, что я стою с этой горящей перфокартой уже один, моих одноклассников уже и след простыл, а по короткой лесенке ко мне спускается с первого этажа не кто-нибудь, а Баннов, который был тогда ещё завучем, но вскоре должен был стать директором школы! Я задул слабый огонёк на перфокарте (она даже не успела ещё как следует разгореться!), что-то виновато промямлил и, получив небольшой устный выговор, был отправлен на урок, этим дело закончилось. Следует признать, что мне повезло…

Велики

Ещё немного про дворовой быт. Я перечислил прятки, войну, «минус пять», некоторые другие игры, а также весенние запруды ‒ тотальное увлечение мальчишек, но забыл упомянуть такую важную вещь, как велосипеды! Сначала, как и положено, у меня появился трёхколёсный друг. Выше я уже описал случай, как однажды решил уехать на нём от мамы и что из этого вышло. Мне помнилось, что это было в Симферополе, однако на днях Наташа, когда я упомянул этот случай, поправила меня: ей помнится, что в рассказе фигурировал Дом Учёных. И действительно, не таскали же мы велосипед в Симферополь и обратно… Хотя мне всё-таки устойчиво помнится, что дело было в Крыму.

Ещё вспомнился рассказ родителей о моём первом торжественном самостоятельном выходе с этим велосипедом на прогулку. Я был в новом красивом костюмчике, на новом красивом велосипеде. Было мне три или четыре года. В общем, я доехал до лужи напротив примерно первого подъезда дома Морской 11 и в эту лужу аккуратно опрокинулся вместе с велосипедом. После чего, будучи мальчиком последовательным, громко заорал, и целая группа детей бросилась меня поднимать, утешать и вести домой. Так я и появился на пороге ‒ грязный, недовольный и окружённый несколькими участливыми и смущёнными детьми чуть постарше меня.

Чуть позже мне подарили двухколёсный велосипед. Это точно произошло в Симферополе, деда подвесил его на дерево перед подъездом. Только я писал, что это был подарок на день рождения, но мама поправила меня, что нет, дело было летом. И, видимо, всё-таки уже 1981-го года, когда мне было почти пять. Этот велосипед мы привезли в Новосибирск. А весной 1985-го (или, возможно, осенью 1984-го) родители купили мне подростковый велосипед, который на длительное время стал моим основным великом. Помню, что он был голубого цвета. У некоторых ребят чуть раньше появились велосипеды промежуточные между маленьким двухколёсным и подростковым (одна из таких моделей называлась Орлёнок). Но я, кажется, по этому поводу вообще не переживал.

После маленького велосипеда, хотя и тоже двухколёсного, сразу сесть и поехать на подростковом оказалось для меня не столь уж простым делом, и мне запомнилось, как папа учил меня на нём ездить. Кажется, мама тоже поучаствовала, но помню, что именно папа пару раз пробежался рядом со мной по тротуару Морского проспекта, страхуя от падения. А мама, кажется, убеждала закидывать ногу уже в движении, встав одной ногой на педаль и оттолкнувшись, однако я ещё длительное время предпочитал сначала усесться и только затем, оттолкнувшись ногой, отдаваться на волю Провидения.

Выше я с уверенностью назвал 1985-й год, потому что хорошо помню, что как раз освоил велосипед и гонял по улице, когда отмечали 40-летие Победы. Много играла музыка ‒ собственно, именно это я и помню. Помнится так, как будто уже и после 9-го мая была праздничная атмосфера, звучали военные песни и марши. Я очень люблю этот праздник, эти песни, мы весёлой компанией отмечали его с друзьями в Михайловке в 2008-м, 2009-м и 2010-м годах. И почему-то мне всегда приятно было сознавать, что я помню празднование сорокалетия победы, когда поколение победителей было ещё многочисленным и бодрым, в том числе несколько моих родственников.

Мало кто из ребят довольствовался транспортными функциями велосипедов. То есть сам-то я как раз принадлежал к этому меньшинству, однако большинство мальчишек заботились о тюнинге двухколёсного друга. Самого этого слова тогда не было, и взамен мне вспоминается слово «прибамбасы», но не уверен, было ли оно основным. Минимальным прибамбасом были катафоты, крепившиеся к спицам колёс, они были даже у меня ‒ правда, простенькие, со слабым сверканием. Кроме них, в ходу были фары, зеркала, ручные тормоза (в том числе нештатные к подростковым моделям), брызговики, змейки изоленты, натянутой лесенкой между спиц, трещётки на колёса, какие-то украшения на штырях, торчащих от велосипедной оси... Пару раз видел велосипеды с приделанным круглым автомобильным рулём.

Следует честно заявить, что моё мастерство в управлении велосипедом оставляло желать лучшего. То есть, конечно, я не падал без причины (хотя и некоторых падений «с причиной» явно можно было избежать). Но я не умел не только ездить без рук, но даже запрыгивать на поребрик (передним колесом в итоге кое-как научился, а задним ‒ нет), а тем более поднимать велосипед на дыбы и какое-то время ехать на одном колесе. Впрочем, характерно, что и на этот счёт я никогда не переживал, не пытался научиться и не завидовал тем, кто умеет. Даже не припомню, чем я себе это объяснял, ‒ видимо, просто воспринимал как данность: велосипед был для меня просто средством передвижения, большего я не требовал ни от него, ни от себя.

Кстати о поребрике: слово бордюр я впервые услышал в Германии от ребят из других областей и республик, а потом узнал, что слово поребрик распространено в Сибири и почему-то в Питере.

Во дворах бытовала стандартная просьба к владельцу велосипеда: «Дай прокатиться». Прокатиться просили не потому, что у кого-то не было велосипеда, и не для того, чтобы испытать незнакомую для себя модель (модели были наперечёт), а просто так. Как правило, никто не отказывал, хотя иногда можно было услышать враждебный, лаконичный и тоже испытанный временем отрицательный ответ: «Ж… не годится».

Другие развлечения

В верхней зоне было два кинотеатра: ТБК и «Москва» (я помню его ещё под этим старым названием, хотя его переименовали в ДК «Академия» уже в начале 1980-х). ТБК был рядом с нами, к тому же, кажется, там шли только детские сеансы. Билет стоил 10 копеек. У Кирилла бабушка работала контролёром билетов на входе, и несколько раз он, кажется, провёл нас нахаляву, но мы этим не злоупотребляли. К тому же 10 копеек было явно не дорого. Кстати, кажется, в других кинотеатрах билет стоил дороже…

В кино мы ходили много, но сходу могу вспомнить всего несколько фильмов. Естественно, «Неуловимые мстители». Фильм про маленького мальчишку где-то в Персии (хотя на самом деле, наверно, в Индии), который жонглировал мандаринами и сражался со стражниками; кажется, в этом фильме была и девочка, в которую он был влюблён; этот фильм понравился мне просто до умопомрачения. Затем, «Город мастеров». Кажется, «Приключения электроника». Особняком стоит фильм «Академия пана Кляксы». Он был весь каким-то ни на что не похожим, странным и чуждым сразу во многих аспектах, причём чуждым как-то неявно и неуловимо. Как я понял уже много лет спустя, это отчасти объяснялось польским происхождением кинокартины. Пара моментов были жуткими настолько, что просто не с чем сравнить, ‒ например, эпизод с мальчиком-куклой в ванной, когда зритель неожиданно видит в боку у мальчика клапан, а тот лежит замертво ‒ и тишина… Нет, даже не тишина, а какое-то бульканье воды в тишине.

В зале по обоим краям имелись длинные горизонтальные выступы вдоль стен. Перемещаясь по ним на пятой точке, можно было мигрировать в сторону экрана, и в итоге оказаться высоко над лестницей (и над ближайшими рядами кресел) и сидеть, болтая ногами. Делалось это в темноте, уже после начала сеанса, потому что контролёрши оттуда сгоняли, опасаясь, что кто-нибудь навернётся. Иногда обнаруживали и сгоняли и в темноте, но ненадолго. Каждый сеанс начинался с обязательного киножурнала. Кажется, обычно это был «Ералаш». Ещё в ТБК были сеансы мультфильмов.

У кинотеатров были огромные квадратные афиши, размером примерно полтора на полтора метра, одинаковые по размеру во всех кинотеатрах («ТБК», «Москва»/«Академия», «Юность» и «Маяк» на Шлюзе). Они вставлялись, штуки по четыре, в специальные огромные металлические подставки напротив кинотеатра.

Ещё одной приметой времени были ключи на верёвочках, болтающиеся у ребят на шеях, словно колокольчики у телят. Это был самый надёжный способ не потерять ключ, поскольку карманы на молнии были редкостью, тем более летом, а любой другой карман практически гарантировал, что рано или поздно придётся отправляться на поиски выроненного ключа.

Иногда мы выдвигались дворовой компанией с Морского 7а (впрочем, нет, обычно как раз небольшим составом, вдвоём или втроём) в относительно дальний поход, в район институтов, причём не со стороны офисных зданий, а в какие-то дебри институтских дворов и гаражей, где были замечательные свалки. В качестве трофеев приносили длинные стеклянные трубки, которые использовались для пневматической стрельбы жёваной бумагой, красивую металлическую стружку разных цветов (не помню, что с ней делали, но помню её в разное время в руках у многих ребят, причём её происхождение было однозначным ‒ с институтских свалок) и наверняка что-то ещё... Один раз обнаружили в этих дебрях большой катер, с трудом залезли на него, и потом пришлось прыгать на землю с высоты, которая казалась огромной. Не знаю, сколько мне было. Наверно, лет семь, максимум восемь, потому что вскоре после того, как исполнилось девять, мы переехали, и ведь это была уже зима.

Расскажу ещё об одной игре, почему-то мало распространённой, но очень замечательной (как говаривал почтальон Печкин о вкусных конфетах). Называлась она «В пекаря». Для игры необходимы были палки примерно равноценной длины, по одной для каждого участника, консервная банка или её заменитель и кирпич или его заменитель. Банка устанавливалась на кирпич, пекарь должен был её охранять. Остальные выстраивались на отдалении за чертой (точнее, за набором параллельных линий, каждый сообразно достигнутому им к этому моменту воинскому званию, постепенно продвигаясь от черты к черте, всё ближе к банке) и по очереди кидали палки, целясь в банку. Если кто-то попадал в банку и та отлетала, то каждый мог попытаться сбегать за своей палкой и успеть вернуться обратно за черту. Однако если пекарь успевал поставить банку на место, дотронуться собственной палкой до любой части тела игрока, а затем сбить палкой банку, то побеждённый им игрок сам становился пекарем.

После броска последнего игрока все игроки отправлялись выручать свои шпаги. Сначала вытаскивались лежащие в отдалении. Затем, помогая друг другу, пытались вытащить остальные, лежащие у ног пекаря, сочетая при этом защитное фехтование с угрозами охраняемой пекарем банке. Дело в том, что если пекарю удавалось дотронуться до кого-то палкой, но он не успевал сбить банку, потому что кто-то его с этим опережал, то победа в фехтовании пропадала: он должен был сначала поставить банку на место и затем снова пытаться кого-нибудь «запекарить». Фехтование не являлось самоцелью, главное было ‒ забрать из-под опёки пекаря все палки, большинство из которых обычно оказывались лежащими близко к цели. Кстати, впервые задумался: уж не от слова ли «опёка» происходит название игры? Похоже на то!

Ни на Морском 7а, ни потом на Демакова почему-то в пекаря не играли. Я узнал эту игру, когда начал ходить в хоккейно-футбольную секцию «Снежинка» (слово секция, видимо, вышло из употребления, но тогда использовали именно его). Секция располагалась при 25-й школе (ныне ‒ 3-я гимназия). Ребята из этой школы, все постарше меня на пару лет и более, в том числе ходившие на Снежинку, играли в Пекаря очень часто и, конечно, самозабвенно. Я подолгу стоял, наблюдая за их игрой, чувствуя себя смертным, который заблудился в горах, случайно забрёл на Олимп и там вдруг оказался свидетелем пира богов… Мне было 9 или 10 лет.

Лишь однажды как-то так получилось, что мы поиграли в эту игру с одноклассниками. Вообще, мы почему-то практически не играли вместе на улице. Всего несколько раз (может, раза три) в прятки, причём уже в 6-м классе, один раз состоялось описанное эпическое сражение в ранетки, о котором ещё предстоит написать. Ну и в пекаря, видимо, примерно тогда же, классе в шестом. Загадка: почему так мало?! Впрочем, этот же вопрос я задавал себе и по другим похожим поводам: почему летом 1993-го и 1994-го годов мы так мало ходили на пляж с оркестрантами? Почему примерно в те же годы мало ездили на базу с одноклассниками по 11-му «М» и почему этим же классом не стали повторять тот сентябрьский поход на пляж, от которого остались такие классные фотографии? В общем, немного однообразные вопросы : ).

Во дворе дома №7 ул. Учёных, рядом со школой, была обширная низина, в которой осенью образовывалось огромное озеро. На самом деле большое, несколько десятков метров в диаметре. По нему плавали на плотах, отталкиваясь от дна палкой. Когда температура опускалась ниже нуля, там предсказуемо появлялся лёд, по которому предсказуемо отправлялись разгуливать дети. Думаю, практически каждый из нас хотя бы раз под него проваливался, не избежал этой участи и я. Утонуть, к счастью, было невозможно, но пришлось топать по морозу домой мокрым по пояс. Благо было не слишком далеко.

А вот с пятью ребятами, которые учились в нашей школе на год старше меня (в 5-м «Б»), произошла по-настоящему трагическая история. Они выкопали пещеру в песчаном обрыве где-то на берегу Обского моря – и их засыпало обвалом, все пятеро погибли. Совсем недавно узнал от Мишки, что один из ребят, живший рядом со школой, звал его поучаствовать в этой игре, но он то ли не захотел, то ли не смог… В школе была панихида. Академгородок был тогда, как я уже не раз упоминал, очень молод, и смерть гостила в нём нечасто.

Кружки, секции

Фигурное катание и знакомство, без которого список будущих читателей мог бы оказаться чуть короче

Осенью 1981-го года меня записали на фигурное катание. Занятия начались в спортзале ДК «Юность». Почему-то запомнился запах резиновых кед, в которых были пары маленьких дырочек с металлическими окантовками, ‒ такие кеды были у всех. В одно из первых же занятий моё внимание привлекла девочка с длинными чёрными волосами и овальным лицом с крупными правильными чертами. Я подошёл к ней и спросил, как её зовут. После чего в некоторой растерянности вернулся к маме и сказал, что наметилась проблемка: девочку зовут Малиновое Яблоко... (Уж так я услышал это абсолютно необычное для того времени имя.) Мама, однако, не сочла ситуацию безнадёжной и посоветовала в ответ представиться Апельсиновой Грушей. Я не на сто процентов уверен сегодня, что апельсиновой; возможно, абрикосовой, но какой-то фруктовой грушей − это явственно помню с того самого дня; и вроде один из этих двух вариантов. Рекомендация была исполнена, и вскоре недоразумение с именем было преодолено, мы подружились. Сохранилась фотография, где мы стоим рядом, уже зимой, на катке.

Кстати об этом редком имени. Лет двадцать спустя я уже знал его происхождение (этимологию) и вдруг заинтересовался, известно ли оно самой Монике. Её ответ, что называется, превзошёл все ожидания: «Ну… Наверно, от Мона Ника». С тех пор я иногда называю её так.

Прежде чем описать, собственно, дальнейшую дружбу с Моникой, расскажу, что помню о фигурном катании. Мне ярко запомнился один из элементов занятий на катке ‒ идёт снег, а тренер разъезжает по катку со скребком и вырисовывает им очищенные от снега дорожки, вьющиеся дугами, перекрещиваясь друг с другом, ‒ по ним было интересно кататься, как по лабиринту. Ещё помню долгое зашнуровывание коньков ‒ сначала дырочки, затем крючки. Синие пластмассовые чехлы, в которых нужно было ходить вне катка. Шутливые рассказы родителей, как через громкоговоритель разносился по окрестностям грозный окрик тренера в мой адрес: «Шатров! Почему опять крючком?!» ‒ сигнал держать спину прямее. И ещё помню важную вещь ‒ как рано утром, перед садиком, мама несколько раз приводила меня на хоккейную коробку у 25-й школы (собственно, коробку «Снежинки», о которой я тогда ещё не знал) и помогала осваивать коньки.

До прыжков на фигурном катании дело не дошло, но всё же мы не просто катались, а выполняли какие-то упражнения: ласточку, пистолетик, что-то ещё. У Моники с детства сохранилось воспоминание, будто я этот пистолетик ‒ непростое упражнение ‒ умел делать. Хорошо если так (сам я не помню). Потому что кроме этого воспоминания у неё сохранилась письмо, отправленное мной из Крыма 28-го июля 1983 г. В нём я спрашиваю, как у неё дела, кратко рассказываю о своём собственном летнем житье-бытье и мимоходом упоминаю, что «ПЛАВАЮ НА 30 МЕТРАФ В ДЛИНУ И НА 3 В ГЛУБЕНУ». В общем, пистолетик немного под вопросом…

Тренировки по фигурному катанию продолжались, видимо, два года. В общем-то, я не только не стал в результате фигуристом, но даже не слишком уверенно катался, пойдя три года спустя на хоккей. Тем не менее, именно фигурное катание стало одной из главных удач моей жизни, благодаря знакомству с Малиновым Яблоком. На нашей свадьбе тётя Ума − это обращение так с детства и осталось − вспомнила, как уже вскоре после знакомства, в один из первых же дней, я обратился к ней с вопросом: «Можно я на вашей девочке женюсь?» Она растерялась, но ответила «Хорошо, женись, но только сначала вырасти». Правда, в ноябре 2017 г, когда мы гостили в Новосибирске, Андрей уточнил, что фраза помнится ему иначе, а именно: «Можно я буду с вашей девочкой дружить?» И мне сразу показалось, что с детских лет я именно таким и помнил этот диалог. Кроме того, он на порядок более логичен! Впрочем, нельзя не отметить, что официальное обращение к маме избранницы с просьбой разрешить дружить ‒ действительно немного напоминает «настоящее» предложение руки и сердца.

Мои родители подружились с мамой Моники, мы стали бывать друг у друга в гостях, в том числе на взрослых праздниках. А иногда я сам ездил к ней в гости на шлюз. Хорошо помню, что это началось ещё до переезда в Ща, то есть мне не было ещё 9 лет, потому что однажды произошёл забавный случай. Возвращаясь из гостей, я заглянул на остановке «Шлюз» в подошедший автобус и спросил, идёт ли он до Морского. Меня заверили, что да, конечно, именно этот автобус именно туда и идёт! Я зашёл ‒ и погрузился в свои детские мысли, от которых меня далеко не сразу отвлекли замелькавшие за окнами поля с сельхозтехникой. Оказалось, что автобус шёл вовсе не на Морской проспект, а в совхоз «Морской». Не помню, как я возвращался, но номера автобусов, ехавших в Верхнюю Зону, пришлось после этого выучить.

Мы болтали, играли в разные настольные игры, летом иногда ходили на дачу ‒ с т. Умой и Андреем, старшим братом Моники. Несколько раз просто гуляли ‒ опять же, с Андреем. На одной из зимних прогулок или, наверно, походов куда-то случился забавный эпизод. Нас везли на двух санках (поддавшись духу романтизма, я чуть не написал «на санях»), при этом меня вёз Андрей, а Монику ‒ её мама. И вот Андрей то долго бежал вперёд, то кружил меня, обгонял санки «конкурента» то с одной стороны, то с другой. Я радостно хохотал, летя навстречу ветру, вываливаясь из санок и снова залезая на них. И вот в какой-то момент, обернувшись, вдруг вижу живописную картину: тётя Ума невозмутимо везёт пустые санки, а рядом идёт мрачная как туча Моника, что-то сердито приговаривает и периодически на эти пустые санки ‒ плюёт! Вот это был номер! Кажется, я робко предложил поменяться, я даже в этом уверен, поскольку такое поведение с ранних лет было одним из немногих достоинств моей персоны, за которые можно было быть спокойным (остальные формировались гораздо медленнее). Окончания эпизода, впрочем, не помню.

Зимой 1986-го года, сразу после переезда в Ща, в одну из первых поездок в школу на автобусе папа повёз меня на санках на конечную остановку в Ща. Помню, что я сидел на санках и чувствовал себя непривычно большим для них. (Возможно, этот раз вообще остался единственным использованием санок по пути в школу.) Так что прогулка с плеванием на санки состоялась наверняка не позднее 2-го класса, а скорее всего, ещё раньше.

Ещё один забавный эпизод произошёл несколько лет спустя во дворе Демакова 9. Моника должна была приехать ко мне в гости, и я не преминул похвастаться одному приятелю во дворе (Алёше Ш.), что ко мне в гости приедет девочка неземной красоты. Дело было в 5-м или, скорее, 6-м классе. Мы как раз гуляли во дворе, когда она приехала с мамой. На следующий день, когда я гордо спросил, видел ли он Её, приятель разочарованно хмыкнул и выдал лаконичный вердикт: «Китайка!» Я обалдел от неожиданности, промолчал, но про себя решил, что у парня не все дома. Недавно рассказал эту историю Монике, она ей очень понравилась.

И ещё один эпизод, точно произошедший в 6-м классе (1988 г). Я отмечал день рождения, позвал нескольких ребят из класса, затем, наверно, Алёшу П. и Андрея О., а также Монику. Среди одноклассников были, конечно, Миша, Саша П., затем, наверно, Ваня, Федя… Всего было человек 10. Наряду с другими играми, играли в жмурки. И вот однажды, когда была моя очередь «жмуриться», Сашка П. подскочил ко мне и заговорщически зашептал на ухо: «Давай я Монике посоветую спрятаться в шкаф, а ты её оттуда вытащишь?!» ‒ и восторженно посмотрел на меня. Я ответил как-то неопределённо-отрицательно, на что он покачал головой: ну, мол, как знаешь, братан, моё дело предложить, однако ты упускаешь реальнейшее приключение… Кстати, Моника, как выяснилось, тоже помнит тот день рождения, и тоже помнит Саньку: оказывается, он бегал по квартире с подушкой и периодически хлопал её этой подушкой по голове, чем каждый раз вызывал её недоумение и досаду.

Как-то раз в Крыму я углядел на каком-то рынке серёжки с крупными пластмассовыми голубыми розами, уговорил то ли маму, то ли бабу и деду их купить и привёз их Монике в подарок. Мне казалось, что они просто неземной красоты, и самой Монике, как она рассказывала много лет спустя, они тогда, в возрасте лет десяти или меньше (совсем не помню, когда это было), представлялись чем-то примерно таким же. Но ей они явно были не по возрасту, а с годами куда-то пропали. А вот знакомство наше в итоге не пропало : ).

Шахматы

С дедой мы играли в войну ‒ с игрушечными пистолетами и прочим, в разведчиков (в том числе в Евпатории, по дороге на улице), в солдатиков ‒ помню одну такую игру на полу в спальне, с пушкой. С папой почему-то в такие игры не играли. Зато он научил меня играть в шахматы ‒ вроде бы в четыре года. Кстати, до шахмат − в качестве пролога − он научил меня играть в игру «волк и овцы»: надо было четырьмя белыми шашками поймать волка. Волк, в отличие от овец, мог ходить и назад, его задачей было прорваться сквозь цепь наступающих баранов. В шахматы мы с ним играли явно много ‒ в том числе и потом, когда я стал играть уже посильнее него. Сначала он играл с форой, без ферзя. Потом (не сразу, конечно) стал играть без форы.

Ещё я много играл летом на пляжах. Люди клали шахматную доску как сигнал и играли с подошедшим желающим ‒ таких предложений было множество. В некоторые приезды находились постоянные партнёры, ровесники. Одного из них звали Андрей, и я даже помню один тактический приём, который усвоил конкретно от него: он напал ладьёй на моего ферзя, а я, вместо того, чтобы уйти, тоже напал на его ферзя ладьёй с а1. Он её тут же взял, и мне открылась истина :). Было это в Коктебеле.

Ещё «учась» в подготовительной группе «Теремка» (группы делились по годам на младшую, среднюю, старшую и подготовительную), я принял участие в турнире в 162-й школе. Турнир продолжался несколько дней, играли с часами, всё по-настоящему. Я выступил хорошо и получил 4-й разряд. Причём, что интересно, ходил я туда сам: по договорённости с родителями воспитатели отпускали меня из садика. Видимо, я ездил на автобусе с Морского до конечной. Мне было 6 лет (не помню, какое было время года, но, наверно, не зима). Потом в первом классе снова участвовал в том же турнире и подтвердил 4-й разряд. Помню, что вместе со мной ходили братья В. из параллели на год старше. Помню вахтёршу 162-й школы ‒ такую своеобразную, аристократичную даму в годах.

В первом классе я начал ходить в шахматный кружок в спортивной пристройке к 166-й школе. В кружке я как-то особо не проявил себя, много бегал с мальчишками по лестницам и коридорам, и, кажется, ещё в первом же классе бросил. У тренера то ли имя было Геннадий, то ли отчество ‒ Геннадьевич. Не помню, проводилось ли собственно обучение для младших учеников, но, по крайней мере, можно было играть друг с другом, что и является основной ценностью шахматного кружка.

Мне запомнился паренёк из А класса нашей школы, которого я мысленно прозвал тогда почему-то Цап-Царапычем (персонаж из «Спокойной ночи, малыши») и который впоследствии оказался Ромой Р. ‒ мы проучились с ним 2 года в физматклассе и поиграли в «Дворнике Макаре». Причина такого прозвища была связана с какой-то детской визуальной ассоциацией. У Ромы, кстати, был какой-то баг в итальянской партии за чёрных: он охотно отдавал чернопольного слона за две пешки, без всякой компенсации. У меня тогда всё-таки уже был 4-й разряд, так что, играя против него белыми, я каждый раз охотно шёл на этот вариант, но недоумение так и запомнилось.

Кстати о прозвищах. Про Цап-Царапыча никто не узнал, потому что в школе мы с ним не общались. Зато прозвище Юфа, которое я в одном из первых классов придумал для Саши Ю., прижилось очень хорошо, его стали называть так в том числе и друзья, далёкие от нашего класса. В более поздние годы кто-то даже высказывал сомнения в моём авторстве, но я помню это очень чётко. Меньше повезло Сергею К., которого я зачем-то прозвал Котлетой (впрочем, как раз в этом случае я уже не на 100% уверен в собственном авторстве). Сейчас мне вдруг вспомнилась лихость Незнайки-Художника, который был не в силах объяснить, зачем нарисовал доктору Пилюлькину градусник вместо носа, и при этом тщетно силился понять, что тому, собственно, не нравится... А вообще у нас в классе прозвища были как-то не очень в ходу. Вспоминаются ещё три-четыре простых производных от фамилий, причём только у мальчишек.

Кроме Ромки, а также беготни по коридорам, я помню с того шахматного кружка всего один эпизод: как-то раз я придумал очень сложную позицию, со множеством фигур и пешек. Точно не помню, держал ли её в памяти или придумал и расставил прямо на занятии. Во всяком случае, я подошёл к тренеру, сообщил, что «придумал позицию», и попросил разрешения её показать. В позиции не было никакого композиционного замысла, это была просто головокружительная игра фантазии начинающего шахматиста. Тренер посмотрел моё творение и высказался в целом одобрительно. Только обратил моё внимание на то, что некоторые белые пешки оказались на вертикалях за чёрными и что это иногда случается, но обычно не в таком количестве…

Фортепиано

В подготовительной группе меня начали учить игре на фортепиано. Я уже писал, что папа частенько играл дома, причём очень хорошо. Тётя Оля, закончившая Алма-Атинскую консерваторию, упомянула однажды, что в детстве папа чуть ли не до самого отъезда в ФМШ играл лучше неё. А учила их уже упомянутая мной прабабушка, Елизавета Фёдоровна. Так вот, к нам домой приходила преподаватель музыкальной школы, Нина Петровна. По-моему, мы вполне ладили. Кстати, я встретил её в 2013-м году на юбилее Шефа, после многолетнего перерыва.

Нельзя сказать, чтобы я занимался с большим энтузиазмом. Но, в общем, покорно занимался. Потому что папа следил за регулярностью, продолжительностью и правильностью. Есть чудесная фотография: я мрачно сижу на табуретке за пианино и вполоборота исподлобья смотрю в объектив. Прозанимался я таким образом четыре года и, кажется, в конце третьего (или начале четвёртого) класса вдруг всё-таки бросил. Странно, но почему-то не помню обстоятельств этого решения. Последними произведениям, которые я успел разучить и играл, пока не подзабыл, были «Турецкое рондо» и «Полонез» Огинского. Помню, что потом, в начале зимы четвёртого же класса, одно время ходил заниматься на пианино в детском клубе в Ща. Но продлилось это недолго. Впрочем, получается, что и перерыв в музыке был недолгим: уже следующей осенью я пошёл в музыкальную школу на кларнет.

Художка

Примерно классе в первом я пошёл на художку. Проходила она в двухэтажном здании, называвшемся «Клуб Калейдоскоп», рядом с 25-й школой ‒ будущей 3-й гимназией. Вообще-то художка ‒ это, конечно, сокращение от «художественная школа». Однако, в отличие от музыкалки, художка осталась в памяти как имя собственное, без расшифровки.

Занятия по рисованию чередовались с лепкой из глины. Стояли два гончарных круга, но дети моего возраста, в основном, ими не пользовались (и рано было, и банально недоставало длины ног). Имелась большая печь для обжига. Обожжённые изделия красили глазурью. Помню, что я охотно рисовал военные корабли ‒ пиратские и, кажется, древнегреческие, с парусами и рядами вёсел, а также с огромным торчащим тараном в нижней передней части корабля. А лепил ‒ несколько раз хоккеистов (получается, я всё ещё ходил на художку, когда уже пошёл на хоккей ‒ зимой третьего класса), несколько раз драконов. А однажды слепил улыбающегося Емелю, сидящего на печи, внутри которой довольно натурально горел огонь, ‒ эта игрушка долго хранилась дома. Между прочим, Моника тоже пошла на художку, причём её поделки были гораздо интереснее моих: она лепила людям одежду, делала по-настоящему выразительные лица…

Руководителя звали Владимир Иосифович. В то время он был совсем молодым: я слышал от родителей, что вроде бы ему тогда не было и двадцати лет. Но мы этого, естественно, не понимали, тем более что у него была борода. Кроме занятий по рисованию и лепке, он в качестве дополнения ‒ по собственной инициативе ‒ читал нам небольшие лекции по культуре античности, в том числе с показом слайдов. Точно не помню, что именно он рассказывал, но в том числе, однозначно, мифы Древней Греции, а также показывал, кажется, какие-то элементы архитектуры. И, конечно, он большой молодец, что это делал. Правда, слушателям было по 7-8 лет, и иногда во время лекций становилось шумно. Тогда он останавливался и говорил, что кто-то шумит и мешает, и как бы сам себя озабоченно спрашивал: «Кто бы это мог быть?» После чего задумчиво, с грустью произносил, ни к кому не обращаясь: «Ох уж, этот кто-то…» Между прочим, пару лет назад я случайно узнал, что Владимир Иосифович до сих пор работает в «Калейдоскопе»!

«Снежинка»

В «Снежинку» ‒ футбольно-хоккейный клуб ‒ я пошёл осенью 3-го класса. Видимо, в самом начале осени, потому что до начала хоккея успели долго поиграть в футбол. А бросил, видимо, зимой или весной 4-го класса, то есть около года поездил из «Ща». В этот клуб уже ходили четверо моих одноклассников: Серёжа В., Гриша Б., Женя и Андрей, они играли в средней хоккейной группе. Всего групп было, кажется, три (но возможно, и четыре), у средней была бело-зелёная форма. Я же, естественно, оказался в начинающей.

Кататься на коньках я уже умел, хотя и не столь уверенно, как можно было бы подумать, зная, что у меня за плечами фигурное катание. (Сколько сезонов я проходил на фигурку? Наверно, парочку: зима 1982-го и зима 1983-го. То есть в первом классе уже не ходил. Да, вроде сходится.) Ездить назад я, во всяком случае, не умел. Помню, после тренировки несколько раз оставался на льду потренироваться, там же носились несколько ребят из старших, и один из них спросил меня, зачем я катаюсь в наколенниках, ведь это не игра, и шайба мне не угрожает. На что я с достоинством ответил: «Так падать удобнее». Мой ответ их повеселил. Видимо, это было всё-таки не после тренировки, а я специально приходил в другие дни, иначе не совсем понятен вопрос.

Между прочим, бросать шайбу так, чтобы она подлетала, я так тогда и не научился. Вообще, почему-то не очень помню собственно хоккейные тренировки, даже странно... Помню, что иногда нашей группе на двухсторонке вместо вратарей ставили в воротах крепость из автопокрышек, в шахматном порядке. Помню, что научился отбирать шайбу, ударив снизу по клюшке соперника... По-настоящему мне запомнился на хоккее один день. Впрочем, ничего удивительного: такое трудно забыть : ).

В этот день у средней группы, в которой играли мои одноклассники, была «игра»: то есть не простая тренировка, а матч с командой из другого клуба (наша группа начинающих в соревнованиях не участвовала). А Серёжа В., который был в этой команде вратарём, почему-то не пришёл. И вот незадолго до начала наш тренер, Сергей Сергеевич, вдруг подошёл ко мне, кивнул на вратарское снаряжение и коротко сказал: одевайся. Ну, я не стал задавать вопросов, ребята помогли всё это нацепить, я вышел на лёд и, с непривычки с трудом передвигаясь в огромных вратарских щитках, впервые в жизни занял место в хоккейных воротах…

Думаю, можно смело пропустить описание хода матча, а также все те реплики и угрозы, которые летели в мой адрес от наших старших, наблюдавших матч. Просто озвучим итоговый счёт ‒ 13:1 в пользу наших соперников. После матча тренер ничего мне не сказал, и для меня так и осталось тогда загадкой: спутал ли он меня с тёзкой или, понимая, что хрен редьки не слаще, выбрал «любого» человека. Вообще-то я был ростом значительно крупнее Серёжи, да и вратаря одной из своих команд тренер всё-таки вряд ли спутал бы… Так или иначе, с тех пор мне не доводилось облачаться во вратарские латы. Но я и нисколько по ним не тосковал.

Намного ярче запомнились футбольные тренировки. Иногда играли в хоккейной коробке, на маленькие ворота, а иногда ‒ на соседнем большом футбольном поле. Там, кажется, в большинстве случаев тоже на хоккейные ворота, но иногда и на большие. В футбол играли без деления на возрастные группы, двумя большими командами, причём Сергей Сергеевич играл за одну из них. Было интересно и весело… Иногда команды получались очень многочисленными, и запомнился такой (повторяющийся) эпизод: в полумраке вечера, при свете фонарей, к нашим воротам постепенно приближается издалека клубок игроков, в центре которого ‒ наш тренер с мячом, постепенно преодолевающий защитные редуты моей команды, и по нашим боевым порядкам несётся тревожный оповещающий шёпот: «Сергей Сергеевич идёт!» Именно со «Снежинки» начинается моя любовь к футболу и постепенное (в общем-то, довольно медленное до Уфы) совершенствование в нём. Так что спасибо Сергею Сергеевичу за футбол!

Среди ребят, игравших в хоккей в моей группе, некоторые были чуть младше меня, но в целом, по крайней мере на футболе, все были либо ровесниками, либо постарше. (Кстати, да, наверно, всё-таки четыре было хоккейные группы. Иначе получилось бы нелогично: в средней играют третье- и четвероклассники, а все остальные ‒ в старшей.) Из старших только что вдруг вспомнил Пашу (вроде на год старше), Женю (на пару лет), который на футболе иногда перед обводкой вдруг резко наклонялся, притворяясь, что у него схватило живот, приводя соперника в короткое замешательство, и Костю (года на три, если не на четыре). Почему-то облик Кости казался мне невероятно рыцарским, я даже помню отчётливую мысль: «Этот Костя является моим кумиром». Все они учились в 25-й школе.

Школа (начало)

В 1983-м году я пошёл в первый «Б» класс 130-й школы. У этого события была небольшая предыстория: исходно меня планировали отдать в 166-ю школу, но чуть ли не в последний момент дядя Наум подсуетился, и мы с Мишкой пошли в 130-ю. В этой школе велось углублённое изучение английского, и она считалась самой престижной. (Как минимум, в этом были уверены её учителя, а вслед за ними и ученики. Но пока зафиксируем это как данность.) Не помню точно, должен ли был и сам Миша пойти в 166-ю. По идее, наверно, нет, всё-таки родной правнук основателя Академгородка. Но почему-то мне помнится, что нас именно обоих так «перекинули».

Очень ярко, насыщенно помнятся запахи новых школьных принадлежностей – причём не только по первому классу. Неповторимо пахли новые школьные ранцы, но также и карандаши, пеналы, книжки – всё это привносило свои тона в общий сентябрьский аромат. Пахли, разумеется, и свежеокрашенные парты. Конечно, это были именно парты ‒ единая конструкция стол плюс скамейка, на двоих учеников, с наклонной поверхностью стола и откидными, хлопающими краями, с ложбинками для письменных принадлежностей и ‒ кто помнит? ‒ крючками для ранцев. Следует также обязательно упомянуть осенние новосибирские цветы – в первую очередь помнятся пионы и гладиолусы. Они помнятся мне как в руках у детей на 1-е сентября, так и на больших прямоугольных грядках ‒ перед школой, перед Домом Учёных…

Кстати о принадлежностях. Несколько месяцев назад, обедая с коллегами, упомянул, что в младших классах мы учились писать не ручкой, а металлическим пером, которое макали в чернильницы. Никто не поверил! Сначала это показалось мне естественным: собеседники были младше. Однако потом выяснилось, что и мои коллеги-сверстники чернильницу в школе не использовали. Я погуглил и обнаружил, что, действительно, отказ от перьев происходил в СССР не синхронно, а в разное время в разных школах. И, видимо, в 130-й это произошло в числе последних. Забыл тогда поспрашивать знакомых из других школ Академгородка, надо будет это сделать. Так или иначе, мне помнится, что мы учились писать именно перьями, носили в портфелях чернильницы-невыливайки, сажали кляксы… Впрочем, мои одноклассники тоже сомневаются в правильности этого воспоминания, так что, возможно, я всё-таки путаю. (Увы: в итоге оказалось, что это косяк памяти: чернильницы были только в 6-м классе, на черчении.)

Я написал большой раздел об одноклассниках, но потом сообразил, что в основном тексте он не вполне уместен, поскольку в лучшем случае может оказаться интересным как раз кому-то из описываемого класса. Так что этот раздел перемещён в конец главы, чтобы читателю было проще пропустить его.

Наши игры

Конечно же, в младших классах, как и полагается нормальным детям, мы довольно много играли. Во-первых и в-главных, регулярно играли в сипу. («Регулярно... но без перебору! Три раза в день».) Это была фирменная игра нашего коллектива – с самого начала и, по-моему, до самого 9-го класса. Во всяком случае, в шестом ещё играли вовсю. Нет, явно до девятого! В качестве сипы в младших классах служила тряпка для доски, затем или свёрнутая варежка, или теннисный мяч. В шестом классе была вторая смена, и мы иногда оставались надолго после уроков − и самозабвенно играли в сипу в опустевшей школе.

Из мальчишек играли практически все. Возможно, кроме совсем немногих. Конечно, не каждый раз полным составом, но недостатка в желающих не было никогда. Научились довольно ловко уворачиваться даже от бросков с очень близкого расстояния, иногда удавалось увернуться даже с расстрельной дистанции, почти в упор. Никто из девчонок, сколько помню, никогда в этой игре участия не принимал. (Вот интересно: неужели ни одной из них ни разу не захотелось?) После перемены возвращались в класс запыхавшиеся, вспотевшие. Частенько от резких приседаний рвались брюки школьной формы. Ну, то есть это был своеобразный домашний ритуал – зашивание того самого уязвимого шва, мне даже довольно рано пришлось самому освоить эту нехитрую процедуру с иголкой и ниткой.

Дописав до этого места, вдруг решил погуглить насчёт сипы – и оказалось, что многие люди с ностальгией вспоминают эту игру, но называют её исключительно сифой − со вполне понятной и логичной этимологией. Во всём рунете обнаружилось одно-единственное упоминание сипы в моём написании – и, естественно, я заинтересовался автором. Его ник оказался у меня на слуху по Глобальной Авантюре 7-8-летней давности. И что же? Оказалось, что он выпускник НГУ! Естественно, я задался вопросом: не из нашей ли он школы? Однако вместо этого мне попалась некрасивая история о том, как он, истово уверовав не только в неминуемый (что само по себе, разумеется, истинная правда, об этом всякому известно), но и в необычайно скорый крах страны сша, проспорил в интернете унцию золота на этой теме. Однако – пардоньте за пронанс – «зажопился» отдавать, причём всё это так и осталось висеть в публичной переписке. Тут я, признаться, немного расстроился: сипа сипой, а родной универ позорить всё-таки не стоило… Дальше, кстати, выяснилось, что проспорил он не кому-нибудь, а какому-то оголтелому свидомому нацику, отчего я расстроился ещё больше : )

Впрочем, всё это проза жизни, а вот игра была замечательная. У нашей школы была простенькая топология: четыре этажа, каждый из которых имел коридор формы буквы П с длинной перекладиной и короткими ножками, основания которых были соединены двумя вертикальным лестницами. В центре перекладины имелась ещё одна лестница, но она была закрыта все годы, что мы учились. (Кстати, она шла и ниже первого этажа, в музыкалку, но об этом многие даже не догадывались.) В середине перекладины на каждом этаже был холл.

Помнится, когда я в девятом классе ходил на теннис в 204-ю школу, то немного завидовал сложности её конструкции и полагал, что вот здесь-то игра в сипу приобрела бы поистине космический размах! Хотя на самом деле, как я теперь думаю, это только повредило бы динамике игры: попробуй найди друг друга в таком лабиринте. А у нас галящий (мы говорили в играх «галить», а не «водить», хотя в данной игре просто «кто сипа?») мог легко выследить, сделать засаду или просто попробовать попасть в убегающих с большой дистанции, особенно если в качестве сипы выступал теннисный мячик. Кстати, ещё одно доброе, родное мне слово из этой игры – «засипатить». Помню, что оно было изобретено Вовой Р.

Интересно, что два параллельных с нами класса не разделяли нашей любви к этой игре и наблюдали нашу беготню с отстранённым любопытством. Тут, видимо, пришло время написать несколько слов о таинственных закономерностях русского алфавита. Хотя нет, об этом позже, а пока что продолжим описывать игры. В младших классах девочки прыгали в резиночки и классики: в резиночки − как на улице, так и в школе на переменах, а вот в классики, видимо, только на улице, ведь там надо было чертить мелом ячейки. Других девичьих развлечений я что-то не припомню. Кстати, в их играх охотно участвовал Алёша М., а иногда – с беззаботной снисходительностью – Игорь. Их никто за это не дразнил, воспринималось это, пожалуй, как жест доброй воли с их стороны.

А вот у нас, мальчишек «Б» класса, была поначалу в ходу уникальная игра своего собственного сочинения. Младшие классы − с первого по третий − располагались на четвёртом этаже, каждый в своей классной комнате, а начиная с четвёртого класса ученики бродили с урока на урок по кабинетам остальных трёх этажей. Вернее, по сути, двух, так как на первом этаже были столовая, раздевалки, кабинеты музыки и рисования, два «мужских» кабинета труда: по металлу и по дереву – и комната продлённого дня. У нас почти прямо напротив классной двери был «свой» туалет. У него была хитрая конфигурация: кроме основного помещения с двумя унитазами (и без всяких перегородок) и предварительного помещения с умывальником, прямо у входа располагался небольшой аппендикс неясного назначения, в котором из пола торчала какая-то загадочная изогнутая труба, похожая на мусоропровод.

Так вот, игра заключалась в том, что все гурьбой разбегаются по туалету: кто-то залезал на сливной бачок (бачки тогда были на длинной трубе, под потолком, с болтающейся на верёвке рукоятью слива), кто-то на мусорку (это были монументальные мусорки в форме усечённой пирамиды с квадратным основанием – их производили старшеклассники на уроках труда, наряду со швабрами и деревянными лопатами), кто-то карабкался по батареям – в общем, в итоге каждый обустраивался, как мог. После чего в туалете гасился свет, в него входил галящий и должен был в кромешной темноте на ощупь найти свою жертву и на ощупь же её опознать. Обычно, когда он входил, кто-нибудь дёргал за сливную ручку − и в темноте раздавалось многозначительное журчание, состоящее из двух фаз, вторая громче первой: «вшш-щщ!»

В наше время бачки, разумеется, «уже не те», но мне будет приятно, если кто-то вспомнит и оценит это звукоподражание двум фазам. Я придумал его не сам, попалось лет 20 назад в университетской газете «УЖ» в излишне, на мой взгляд, разгромной статье про поэтов-любителей, одного из которых, правда, отметили в том духе, что вот этот самый звук ему всё-таки посчастливилось изобразить очень удачно… В общем, восхождение к Знаниям началось для мальчишек нашего класса именно с этой благородной игры – авторской разработки 1-го «Б». А сипа «пришла» чуть позже.

Ещё одна игра из начальной школы ‒ возможно, во втором, но мне кажется, что всё-таки уже в первом классе, у нас с Сашей П. и Лёшей К. был свой секретный проект. Надо сказать, что оба они жили на Академической и чуть ли не с первого дня школы были приятелями. В один из осенних дней, наверняка даже ещё сентябрьских, случилось так, что после школы мы шли втроём по Академической. Им пора было переходить её, а мне надо было топать дальше, до 166-й школы и налево. Так вот, каким-то образом завязалась словесная перепалка, они стали меня дразнить, в какой-то момент я в ярости схватил лежащую на земле дощечку ‒ и швырнул её им вслед. Дощечка оказалась с торчащим гвоздём, который черканул мне по ладони, в результате чего образовалась длинная, через всю ладонь, царапина, из которой обильно полилась кровь. В таком виде я явился домой и на расспросы мамы мрачно буркнул, что это, мол, возникло недоразумение с Сашей и ещё одним одноклассником ‒ я даже не помнил ещё всех по именам, и обозначил Лёшу как «мальчик с улыбочкой». Она сильно впечатлилась, и тогда мне пришлось дополнить свой рассказ скупым упоминанием, что конкретно в царапине они, мол, не столь уж и виноваты…

Так вот, с Сашкой мы потом быстро подружились, с Лёшей, вообще говоря, стали теснее общаться уже только в поездке в Вильнюс, но в упомянутом мной секретном проекте он точно участвовал. Проект же заключался в том, что после уроков мы отправлялись за школу, в лес (школа была расположена на самой окраине Академгородка), и детским совочком копали большущую яму. Яма была прямоугольной, размером, наверно, метр на полтора, но вот в глубину она увеличивалась очень медленно: всё-таки детский совочек ‒ это вам не лопата. Однако мы не унывали и копали понемногу на протяжении длительного времени. Кстати, это, конечно, был первый класс: ведь второй класс был во вторую смену, а описываемое действо происходило днём, в обеденное время. Мы собирались сделать себе полноценное жилище, землянку, но называли её именно ямой. По утрам заговорщически спрашивали друг у друга: «Сегодня пойдёшь яму копать?» В какой-то момент проект был заброшен, и в землянку яма так и не превратилась, хотя мы успели выкопать сантиметров, наверно, сорок в глубину.

Ещё одна история про Сашу и Лёшу, рассказанная мне Саней в начале девятого класса. Однажды, ещё в младшей школе, они вдвоём обсудили, как их всё достало в этой жизни, и решили, что однозначно надо убежать из дома. Собрали хлеб, колбасу, сырую картошку, кастрюлю (!), спички и компас. И ‒ убежали! За Академической начинался овраг, похожий на лабиринт довольно большой площади, с перепадами высот в десятки метров, там у нас зимой проходила физкультура на лыжах. В этом овраге, не слишком далеко от его начала, они сделали привал. Съели хлеб с колбасой. Ещё немного посидели… И потопали по домам.

Наталья Павловна

Между прочим, у нас была замечательная классная руководительница, Наталья Павловна Соколова. Ей был, кажется, всего 21 год, во всяком случае, мы были её первым классом. И, вообще говоря, она прекрасно справлялась. Запомнилась доброй и жизнерадостной. Запомнился смешной эпизод, когда она даже покраснела от смеха: один мальчик поднял руку и картинно «наябедничал» − именно чтобы рассмешить, а не сделать донос: «Наталья Павловна, а … … один унитаз разбил, а в другой – накакал!» Я пропустил имя и фамилию обвинённого. Не помню точно, он ли действительно разбил, но само разбивание произошло в результате другой нашей «народной» забавы, о которой я чуть не забыл рассказать! В том же самом туалете обе двери открывались от себя. Так вот, из тяжёлых деревянных стульев и описанных мною выше массивных деревянных мусорок воздвигалась высокая башня, дверь подпиралась ею изнутри таким образом, чтобы можно было выскользнуть, придерживая конструкцию через дверную щель левой рукой. Ну а следующий ничего не подозревающий посетитель туалета, открывая дверь, неожиданно для себя опрокидывал конструкцию, которая разлеталась с неописуемым грохотом…

Вдруг вспомнилось, что классе в третьем или во втором Наталья Павловна назначила меня политинформатором (или выбрали ‒ точно не помню; наверно, были и какие-то другие подобные мелкие должности). Не помню периодичность докладов ‒ вероятно, раз в неделю. Накануне вечером собирал по газетам новости, делал вырезки. Было небольшое устное выступление и, кажется, эти вырезки прикреплялись куда-то на стену… Не могу сказать, чтобы меня сильно интересовала в детстве политика, но с учётом нынешней моей склонности поддерживать дискуссии на эту тему, воспоминание о должности политинформатора в восьми-девятилетнем возрасте выглядит как забавное совпадение. Или это проницательность педагога? :)

Несколько лет назад Иван вдруг нашёл Наталью Павловну в «Одноклассниках». Я написал ей, она ответила очень приветливо, и мы обменялись несколькими сообщениями, в том числе и в последующие годы. Оказалось, что она помнит мою маму, и даже помнит, что у меня в третьем классе родилась сестрёнка, ‒ это было просто поразительно. На фотографиях она выглядит очень молодо, и прекрасно видно, что это, как я и написал выше, действительно добрый и жизнерадостный человек.

Тут у меня где-то в голове вдруг впервые пискнула мысль о том, что если бы она была нашим классным руководителем и в средней школе, то я, вероятно, избежал бы многих проблем с успеваемостью и особенно со школьной администрацией − вернее, не столько я, сколько мои бедные родители… Впрочем, об этом рассказ впереди. В жизни же Наталья Павловна вышла замуж и уехала из Академгородка в конце весны 1986-го года, так что мы остались её первым и последним классом в Новосибирске. Остальные её классы были уже в Питере (возможно, также и в каком-то другом городе).

Понемногу обо всём

В начале первого класса нам не ставили оценок, а только награждали за правильные ответы раскрашенной бумажной звёздочкой. Звёздочки были разных размеров и разной раскраски, их производили на уроках труда ученики вторых и третьих классов (это предстояло и нам). Не помню, как долго продолжался этот режим, но, конечно, это было неплохим решением ‒ не травмировать детей плохими оценками.

Со школы мы обычно возвращались вдвоём с Мишкой (хотя иногда, кажется, втроём, с Антоном). Хорошо помню высокую сосну рядом с домом Золотодолинская 3: если посмотреть на неё снизу вверх, то очертание кроны напоминало огромного медведя, нависшего над тобой. Видимо, это воспоминание относится ко второму классу, когда возвращаться приходилось вечером, после второй смены, и на фоне чёрного неба можно было углядеть в контуре медведя угрозу ‒ конечно, только при желании и при большой фантазии, но, судя по всему, в наличии имелось и то, и другое.

Однажды на перемене перед уроком рисования кто-то из ребят продемонстрировал фокус, от которого у многих мальчишек, включая меня, аж дух захватило. Для омывания кисточек использовались пластмассовые банки из-под какой-то бытовой химии. Так вот, такая банка до краёв наполнялась водой, накрывалась листом бумаги, резко переворачивалась, и ставилась на стол. Бумага придерживалась ладонью до соприкосновения с краем стола, так что вода не выливалась. После этого бумага выдёргивалась ‒ и получалась суперловушка: банку нельзя было оторвать от стола, не разлив всю воду. Перевернуть вместе со столом ‒ нереализуемо. Сейчас подумал, что можно было, наверно, надвинуть банку на лежащий лист бумаги и повторить операцию в обратном направлении, но вот не помню, пробовали это сделать или нет…

А ещё в детстве у шариковых ручек с тыльной стороны было отверстие. Иногда на уроке доводилось в задумчивости втягивать ртом воздух через это отверстие, и этот воздух был с очень своеобразным кисловатым привкусом чернил.

Учителя ставили оценки в школьный журнал, а также дублировали их в дневник. Родители должны были ставить в дневниках подпись внизу каждой недели, это доказывало, что они в курсе успеваемости своего чада. Таким образом, отличное стихотворение Маршака про семь единиц («Пришёл из школы ученик ‒ и спрятал в ящик свой дневник. «Где твой дневник?» ‒ спросила мать. Пришлось дневник ей показать…») было тогда ещё абсолютно современным. Сегодня, с появлением электронных дневников, обеспечивших родителям свободный доступ как бы непосредственно к «журналу», оно уже, видимо, нуждается в пояснениях. Иногда школьники забывали дневник дома, но иногда и привирали, что забыли, если не хотели сердить родителей плохой оценкой или записанным замечанием. В этой ситуации некоторые учительницы, не ведая, что тем самым сходу выдают своё происхождение с одной и той же таинственной планеты, зачем-то задавали пациенту грозный, «страшно коварный и ужасно неожиданный» иронический вопрос: «Забыл?! А голову ты дома не забыл?!»

В школе был специальный класс ‒ группа продлённого дня, продлёнка. Там можно было остаться после уроков на произвольное время, делать домашнее задание, читать, играть в настольные игры (в том числе в хоккей). В основном там, конечно, оставались ученики младших классов. Там некогда бывал и я…

Школьная столовая была дешёвой, но кормили там так себе ‒ по крайней мере, в первые несколько лет моей учёбы. (Кстати, вдруг вспомнилось: однажды услышал разговор родителей о том, что новый директор ‒ уже упоминавшийся Баннов ‒ стал сам питаться в школьной столовой, после чего качество заметно улучшилось.) На завтраки бывали обычно каши, иногда жареный минтай с вермишелью ‒ это сочетание казалось мне довольно неудачным. Частенько я оставлял завтраки недоеденными, и вообще-то так поступали многие. Зато хорошо помню, что когда мы завтракали летом после четвёртого класса перед поездками на практику, то те же самые каши все уминали с большим аппетитом, из чего следуют два простых вывода: об избалованности детей и о полезности этой самой летней практики как физического труда. Кстати, дач в то время практически ни у кого не было. Зато в 90-е они появились практически у всех, об этом ещё предстоит написать.

На протяжении многих лет в столовой стоял отдельный столик со стаканами и чайником бесплатного молока, над столиком висел плакат: «Пей молоко, будешь прыгать высоко, будешь бегать быстро!» По-видимому, в исходном варианте вместо «быстро» предполагалось «далеко», но его сочли не вполне удачным. Однако полностью скрыть этот первоначальный замысел не удалось: предательское отсутствие рифмы в третьей строчке рано или поздно наводило пытливый ум на размышления, куда же можно бегать «после молока». Так или иначе, но много лет спустя, когда о столике и плакате остались лишь смутные воспоминания, я вдруг услышал иронический аналог, который мне очень понравился, до сих пор нахожу его весьма изящным: «Пейте, дети, молоко: туалет недалеко!»

Над окошком приёма грязной посуды висел другой плакат, на нём был нарисован поросёнок, несущий сдавать свои тарелки и удивлённо оглядывающийся на убегающего школьника. На плакате стояла надпись: «А ты убрал за собой посуду?» Ещё, кстати, был плакат с четверостишием: «Хлеба к обеду в меру бери. Хлеб ‒ драгоценность, им не сори». Только сейчас я вдруг сообразил, что он, видимо, восходил к тем временам (недавним по отношению к описываемым), когда хлеб в столовых был бесплатным. В наше время он уже стоил одну копейку за кусок.

Один или два раза в школе проводили зарницы ‒ Михаил говорит, что помнит две, но у меня они, видимо, как-то слились в памяти. Мероприятие было организовано с размахом! Было несколько последовательных заданий, в том числе проползти по-пластунски под натянутыми верёвками с консервными банками ‒ типа под обстрелом (аналогичное испытание представлено в прекрасной комедии «Любовь и голуби»). И ещё, кажется, было какое-то ориентирование с нахождением флага… Но больше всего запомнилось финальное задание ‒ заползти в овраге наверх по очень крутому и высокому снежному склону. Сверху сидели старшеклассники и сгребали нам навстречу снег. Дело происходило в начале весны, снег был похож на крупу, и его потоки, похожие на песчаные, очень затрудняли продвижение наверх. Не говоря уже о том, что снег, обжигая холодом, засыпался за шиворот, в рукава, в глаза и уши. Кажется, уже наверху нас ещё и спихивали вниз. И все были счастливы! Жаль, что такие мероприятия не проводились регулярно.

По праздникам в классе устраивали чаепития со всякими сладостями ‒ конечно, исключительно домашнего приготовления. Приносились самые разнообразные торты, печенья, «колбаса» а-ля-пирожное «картошка» и прочее. Кроме того, практиковались индивидуальные выступления: у нас в классе несколько девчонок, а также Игорь учились в музыкалке на фортепианном отделении и иногда исполняли в таких случаях какую-нибудь пьесу. Кстати, я ведь тоже в младших классах занимался на фано, но почему-то, кажется, не изъявлял желания оказаться в числе выступавших.

Иногда подобные мероприятия проводились для всей параллели ‒ вдруг вспомнил, что ученица одного из параллельных классов занималась гимнастикой и иногда демонстрировала на сцене невероятную гибкость. Не помню, чтобы кто-нибудь пел или танцевал, хотя вполне возможно, что это тоже практиковалось. Кстати, совсем недавно я с огромным удивлением узнал от Сашки П., что он в школьные годы занял однажды второе место на всесоюзных (!) соревнованиях по горным лыжам. Меня в равной мере поразила высота достижения и скромность, с которой он не дал тогда же должного распространения этому известию.

Упомянул сладости ‒ и вдруг вспомнил, что и сам в детстве немного упражнялся в кулинарии. Из тортов мне доводилось делать «Наполеон», но чаще, конечно, «Негр в пене», у которого был простой рецепт: варенье из чёрной смородины смешивалось со сметаной, мукой и сахаром в отношении 2:2:2:1. Для «Наполеона» приходилось, конечно, повозиться со скалкой, но это была приятная возня. Ещё я любил делать желе, в том числе сметанное ‒ и с этим сметанным желе готовил особый торт ‒ вот только не помню, как выпекал коржи для него. Ещё дома была вафельница, и, кстати, вафельные трубочки стали моим самым первым, причём повторявшимся, кулинарным опытом, причём ещё в очень-очень раннем возрасте.

Впрочем, как говорится в дурацких рекламах, «но и это ещё не все»: у нас были металлические формочки в виде скорлупок, и с их помощью я выпекал печенье в виде орехов с начинкой из варёной сгущёнки (банка предварительно кипятилась в кастрюле), с кусочками настоящих орехов. Однажды мы купили металлическую формочку для леденцов ‒ с классическими фигурками петушка, белочки и рыбки. Я «жёг» сахар с водой в специальной кастрюльке, заливал густую массу в формочку и в нужный момент ‒ не слишком рано, чтобы палочка не наклонилась, ‒ втыкал заблаговременно мною же наколотые щепки. Иногда, в крайнем случае, спички. Когда леденцов нужно было много (например, как раз в виде угощения в школу), использовались формочки для «орехового» печенья. Леденцы получались красивыми, разных бордовых и жёлто-коричневых оттенков с переливами.

Для школьников существовала такая вещь, как обязательная летняя практика. Длилась она, видимо, пару недель. После четвёртого класса мы ездили прореживать брюкву. С утра, довольно рано, приходили в школу, нас кормили кашей ‒ причём, как я уже упоминал, все ели основательно, так как предстояла реальная работа. Затем грузились в автобус и ехали в какой-то совхоз. На огромном поле были длиннющие ряды маленьких росточков, сантиметров пять высотой, с двумя листиками. Нужно было вырывать лишние ростки, чтобы между оставшимися оставались примерно равные промежутки.

На следующий год ездили на звероферму. Там было огромное количество клеток с лисами, из этих клеток мы граблями вычищали то, что там лежало. Ну а лежали там, как нетрудно догадаться, лисьи экскременты. Однажды из одной из клеток убежал лисёнок. Мы стали всей толпой его ловить, но он был очень вёрткий. Мне удалось было поймать его за задние лапы, но тут он обернулся ко мне, и вид его морды с оскаленными зубами ‒ прямо у меня перед носом ‒ оказался настолько недружелюбным, что я решил не искушать… Впрочем, нет, я ничего не успел решить, а просто как-то вдруг оказалось, что я уже не держу лисёнка за задние лапы, а просто растерянно гляжу ему вслед.

Если бы меня накануне спросили, кто из одноклассников сумеет поймать убежавшего лисёнка, я бы тут же ответил: «Наверно, Вовка П.». Так и случилось! Причём произошло это красиво: он совершил эффектный вратарский прыжок в сторону, схватил лисёнка, уселся с ним и тут же стал его гладить и приговаривать что-то успокаивающее. Лисёнок его не укусил и был передан служащим фермы.

На следующий год, кажется, ездили тоже на какое-то овощное поле, но вроде уже собирать урожай. Помнится как-то смутно. Ещё несколько практик проходило в самой школе ‒ занимались в основном ерундой, типа подметания листьев под деревьями. А в старших классах можно было проходить практику на предприятиях, и в последний год (видимо, после восьмого класса) мы втроём: Федя, Иван и я ‒ шабашили в институте теплофизики, где работал Федин отец. Что-то красили, что-то носили. Нам ещё и заплатили в итоге.

Пожалуй, имеет смысл упомянуть тотальное равенство как отличительную примету эпохи и места. Школьники всех школ страны ходили в совершенно одинаковой школьной форме, мобильных телефонов, ноутбуков и прочего ‒ ещё не было. Никого из моих одноклассников не возили в школу и не забирали из школы на машине. Отчасти, конечно, потому, что жили все недалеко или не очень далеко, родители работали, бабушки и дедушки практически у всех жили вне Городка. Но главное – практически ни у кого не было этих самых машин. Строго говоря, про большинство одноклассников мне это достоверно не известно, но машин в городке вообще было не так уж много, по несколько единиц на каждый двор.

Считалось «крутым» иметь, например, складной велосипед «Салют». Ещё у детей, конечно, могли отличаться количество и стоимость игрушек. У меня был радиоуправляемый танк и ‒ чудо из чудес ‒ программируемый луноход «Электроника», подарок бабы Киры. Между прочим, с луноходом связана забавная история. Один мой одноклассник несколько раз заходил ко мне в гости. И вот однажды, когда наша классная в очередной раз песочила меня на классном часе и в какой-то момент задала риторический вопрос из категории «куда смотрят родители», он вдруг поднял руку, встал и проникновенно, пафосно доложил, что, мол, да, «родители Сергея его балуют. Я видел, какие они ему покупают дорогие игрушки!» Было это классе в шестом. Возможно, в пятом ‒ тогда это была ещё другая классная. Но по-моему, всё-таки с О.А. это было, потому что Т.М. хоть и тоже наверняка имела ко мне претензии, однако она, в отличие от О.А. не вела у меня английский, и так уж сильно довести её я, по идее, не должен был.

У истории было продолжение. Летом 1998-го года мы с компанией одноклассников по 11 му «М» сходили однажды вечером на пляж. Точно помню, что была Ксения и этот мой одноклассник. Забавно, что не помню остальных… (Возможно, потому, что этот поход смешался в памяти с другим нашим походом, более ранним ‒ осенью 1994-го, от которого остались такие прекрасные фотографии…) Так вот, на обратном пути он завёл со мной разговор о прошлом. Начал он с несколько неопределённой реплики, а когда я не вполне понял, то он горестно воскликнул: «Ну как! Я же был… Ябедой!». Я был в тот в вечер в прекрасном настроении, много шутил (помню, что шли мы как раз с ним и с Ксеней, и она много смеялась), в общем, я быстро утешил его, что дело это не только давнее, но и абсолютные пустяки. Справедливости ради надо сказать, что и тогда, в 6-м классе, я не очень-то рассердился, а больше развеселился от этого неожиданного «выхода из-за печки» (наше домашнее выражение). Во всяком случае, мои родители в тот вечер, узнав об этом инциденте, рассердились намного больше : ). Так или иначе, бывать у нас дома он перестал.

Однако я немного отвлёкся, а на самом деле планировал перечислить ещё несколько характерных предметов, которые казались сокровищами в чужих руках (конечно, это больше относится к младшим классам). Например, линейки с рисунками, мигающими при повороте в зависимости от угла зрения. Получался как бы мультик из 2-3 сцен. В частности, несколько дикарей, бросающие копья ‒ эх, красота, до сих пор помню восхищение! Ещё – нарядные цветные стирательные резинки ‒ похожие на помаду, в каких-то нарядных прозрачных коробочках. Конечно, насквозь девчачьи, но всё-таки тоже ведь запомнились :). Ещё ‒ переводные картинки и наклейки ‒ обычно с машинками или с героями из мультиков. И, конечно, электронные часы. Примерно году в 1990-м к этому добавились яркие цветные маркеры, столь не похожие на привычные нам фломастеры ни яркостью, ни самими цветами (особенно зелёный).

Ещё, конечно, во второй половине 80-х чем-то совершенно волшебным казались чёрные японские двухкассетники, но такие были только у преподавательниц иностранных языков (в том числе у Татьяны Анатольевны). Меня лично больше всего пленяла медленность и мягкость, с которой открывались кассетоприёмники. В кассетных магнитофонах попроще, которые вообще-то тоже были не у всех, они при нажатии кнопки резко откидывались со щелчком.

Позднее, уже в самом конце восьмидесятых, появились пресловутые западные жевательные резинки с цветными вкладышами, на которых были изображены герои из мультиков, машинки и прочая дребедень. Почему-то эти вкладыши ценились. Поначалу эти жвачки могли быть только привезёнными, но в начале 90-х их стали продавать, и стало популярным не только жевать их, но и надувать из них пузыри, которые с треском лопались, после чего втягивались обратно в рот для нового цикла жевания и надувания. Меня с самого начала раздражали эти пузыри, да и сами жвачки казались глупым баловством, тем более что у них был резкий химический слащавый запах. Правда, самые первые появившиеся у меня импортные жевательные резинки всё-таки казались мне большой удачей, и вкладыши к ним я хранил. Кажется, их подарила мне тётя Оля, когда приезжала с Игнатом и Данькой летом 1990-го года. Напоследок надо отметить, что жевательные резинки были и в СССР ‒ мятные, по 15 копеек. Продавались они в продуктовых магазинах на кассе, причём точно помню, что покупал их ещё в хлебном на Морском (за домом Морской 3а). Они не были такими сладкими, такими яркими и такими мягкими, как появившиеся позднее импортные. Но, в сущности, это были такие пустяки…

Парадокс параллельного взросления

Михаил Л. напомнил мне ещё одно развлечение 1-го «Б» ‒ атаки на дежурных. Кабинеты младшей школы располагались отдельно от остальных, на четвёртом этаже. На переменах по этажу прохаживался дежурный «патруль» старшеклассников с красными повязками на рукавах. Не помню точно, на сколько лет старше они были, но в коридоре их фигуры казались огромными линкорами, между которыми сновали стайки мелюзги ‒ мы. Так вот, развлечение заключалось в том, чтобы стаей наброситься на них и обездвижить, повиснув на руках, ногах, спине, в то время как они добродушно пытались нас стряхивать. Разумеется, ни та, ни другая сторона не прибегала к ударам.

Кстати, я давно собирался коснуться интересной темы, которую мысленно обозначил как «парадокс параллельного взросления». Когда ты ребёнок, то чуть ли не все дети, которые старше тебя на два года и более, воспринимаются непропорционально развитыми и взрослыми. Кажется, что у них такое тонкое чувство юмора, такое спокойное, чуть снисходительное отношение к младшим ‒ к тебе и твоим ровесникам. Проходит всего пара-тройка лет, и ты, достигнув их тогдашнего возраста, поражаешься, насколько взрослыми они казались тебе тогда: ведь уж вряд ли они были намного умнее тебя теперешнего, а ты и теперь ‒ по-прежнему ‒ всего лишь ребёнок. Сами же они ‒ вот они, перед носом! Тоже став за это время на 2-3 года старше, по-прежнему пребывают на недосягаемой высоте кругозора, опыта и спокойствия. И уж особенно интересно вспоминать это восприятие, когда ты не просто достиг, а намного перерос какой-то конкретный возраст тех «уважаемых людей», и, скажем, шестиклассники кажутся тебе плюс-минус такими же малявками, что и третьеклассники. Но нет-нет, ты просто всё позабыл! На самом деле ‒ между ними зияет пропасть!

Этот эффект работал именно начиная с двух лет разницы (естественно, я описываю только своё собственное восприятие), ребята на год старше воспринимались как «ненастоящие» старшеклассники, что-то переходное. И, конечно, после окончания школы граница начинала размываться, жизнь принималась тасовать карты, назначать и отменять козыри-приоритеты, по-разному проявлять всё своё многообразие форм.

Кстати, из этой же оперы. Хорошо помню, что пока я был ребёнком, мне практически невозможно было себе представить, что взрослый может быть… дураком. Конечно, представлялось очевидным, что взрослые могут быть более умными (например, папа, деда, другие родственники) или менее умными. Но всё же слово дурак по отношению ко взрослому воспринималось как что-то абстрактное: либо это просто обзывательство, либо некое преувеличение. И только уже ближе к юности, я вдруг осознал, как озарение: вот ведь штука, с годами расширяется только кругозор людей, объём знаний, жизненный опыт. Но если кто-то реально заслуживает этого звания и в десять, и в пятнадцать лет, то не только в двадцать, но и в тридцать, и в сорок лет будет то же самое, просто на другом уровне! И получается, что взрослый ‒ действительно ‒ может быть… дураком.

Разные воспоминания детства

Новогодние дела

Я уже упоминал новогодние утренники в садике (и на фигурном катании). Утренники устраивались и в школах, причём не для конкретных классов, а для всех пришедших (кажется, существовали пригласительные билеты, то есть как-то это всё же было упорядочено). Помню, что мы с Мишкой ходили пару раз на них, классе в первом и во втором. Причём, кажется, не обязательно было идти именно в свою школу… На утренниках царила новогодняя атмосфера, очень живо подхваченная в одной из серий «Ну, погоди». Вообще, надо сказать, этот мультфильм ярко отобразил эпоху, какой она виделась детскими глазами. С одной стороны, она, вероятно, в значительной степени и была такой, какой виделась. А с другой, сами эти серии были все настолько любимы и пересматривались по столько раз, что отчасти мы наверняка воспринимали ту часть жизни, которой не видели воочию, через призму «Ну, погоди».

И, кстати, это хорошо и правильно ‒ детям следует показывать жизнь с «хорошего» ракурса, чтобы он был им привычен и они придерживались его, когда вырастут, или как минимум стремились к нему. В принципе, все старые «большие» диснеевские мультики тоже следовали этому правилу ‒ «Питер Пен», «Русалочка» и многие другие, к ним отношу и «Щелкунчика», хотя он не американский. Чего, к сожалению, нельзя сказать про некоторые западные мультики последней четверти века ‒ они как будто специально пытаются внушить отвращение, отчуждение от действительности, заронить зародыш безыдейности и безысходности. К счастью, только про некоторые... К слову сказать, нам очень нравились и нравятся «Смешарики» ‒ много смотрели их всей семьёй, с неизменным удовольствием, в том числе повторно. Горжусь тем, что они наши, российские.

Ещё из новогоднего: обычно уже в первой половине декабря улицу Ильича перекрывали и начинали строить снежный городок, ключевыми элементами которого были гигантская ёлка, гигантская горка и большой лабиринт, а второстепенными ‒ горки поменьше и, кажется, ещё что-то. Самым главным элементом была, конечно, гигантская горка, она не пустовала потом на протяжении нескольких недель буквально ни минуты. Впрочем, до тех пор, пока ты не вырастал выше стенок лабиринта, он тоже представлял собой волнующее развлечение.

Помню, что ещё по крайней мере на новый 1995-й год снежный городок был таким же, как в моём детстве. А вот как оно сейчас ‒ не знаю. Всё-таки в то время улица Ильича ещё не имела практической важности в качестве транспортной артерии, машины там ездили не так уж активно, и перекрытие было практически безболезненным. Впрочем ‒ вспомнил! ‒ ведь работал довольно короткий объезд через Цветной проезд. Так что вполне могут и сейчас перекрывать улицу и делать горку как полагается…

Конечно, следует написать о ёлочных игрушках. У нас были две коробки ГДРовских игрушек ‒ очень красивых. Основу составляли шары одинакового размера, но разных цветов и оформлений, ещё в этом наборе была гирлянда из трёх красных шаров, скреплённых лентами, игрушки в виде колокольчиков и один настоящий стеклянный колокольчик со сказочным, «истинно малиновым» звоном. Вершину ёлки украшала звезда с лампочками внутри. Ещё были два больших шара, которые вешали обычно на нижние ветки. Один ‒ красного цвета, а второй ‒ бордовый, с «холмистой» поверхностью, его помню особенно чётко, как неизменно главную ёлочную игрушку.

Кроме перечисленного, у нас были также очень старые игрушки, из маминого детства, в том числе крепившиеся к веткам металлическими зубастыми прищепками-крокодилами. Балерина, домики, какие-то фигурки ‒ при одном взгляде на эти сокровища было очевидно, что они самое раннее пятидесятых годов, а скорее всего – довоенные (если не дореволюционные, хотя последнее ‒ только в порядке гипотезы). К сожалению, эти старые игрушки однажды изрядно пострадали от человеческой наивности ‒ ещё до того, как я успел с ними познакомиться. Мама однажды решила помыть их в ванной… В результате чего многие игрушки стали полупрозрачными. Конечно, их ценность и сказочность от этого не исчезли, но праздничный вид несколько пострадал.

Электрических гирлянд было три. Первая ‒ звёздочки, самая распространённая. А вот две другие были редкими. Одна ‒ фонарики редкой красоты, классической «фонарной» формы с квадратным сечением. Другая ‒ глобусы. Она почему-то часто ломалась, так что я помню её преимущественно не на ёлке, а в ящике с игрушками, но горела она ‒ поистине волшебно-таинственно.

О вранье (и заодно о покрышках)

Не помню точно, когда я перестал врать. Заманчиво было бы заявить, будто я не врал с самого рождения или по крайней мере с тех пор, как научился говорить (что, впрочем, одно и тоже), но это утверждение само было бы неправдой и обнулило бы весь пафос момента. Потому что на самом деле я прекрасно помню как минимум два эталонных примера своего детского вранья.

Первая история произошла, когда мне было, вероятно, года три, но вполне возможно, что и пять. Испытав внезапный прилив вдохновения, я взял маленькие ножнички, подошёл к тюлевой занавеске и вырезал с её края аккуратную прямоугольную лодочку ‒ трапецию площадью примерно в 2-3 см2. Меньшее основание совпадало с краем занавески, лодочка как бы плыла вверх. Когда это творение было обнаружено (кажется, далеко не сразу), то я отпирался с таким удивительным упорством и безмятежностью, что мама даже засомневалась на какое-то время в справедливости своих подозрений. Поскольку сестёр ещё не было даже в проекте, а кот явно не был способен на такой продвинутый геометрический трюк, то кроме меня можно было подозревать только папу. Но, видимо, папа отпирался с не меньшим упорством.

Другой случай произошёл, когда мне было, вероятно, лет 6-8, в Евпатории. Мы жили в гостинице «Южная». Я подобрал где-то автомобильную покрышку и весело бегал по дороге на заднем дворе гостиницы, катая её ладошкой. Это было распространённым развлечением в то время ‒ уж не знаю, почему оно постепенно сошло на нет. Возможно, в связи с увеличением количества машин: разогнав шину, быстро её не остановишь, так что нужна пустая дорога, а где теперь найдёшь такую?

Так вот, я радостно бегал с этой шиной, как вдруг какой-то дедок, сидевший на скамеечке и наблюдавший за моей беготнёй, заинтересованно спросил меня, откуда она у меня. И тут вдруг я ‒ неожиданно для самого себя ‒ принялся рассказывать ему, энергично жестикулируя, как по дороге ехал камаз, у него вдруг на полной скорости отвалилось колесо ‒ и покатилось по дороге! Ну а я, дескать, не растерялся и его подобрал. Дедок вдруг посерьёзнел и, помолчав, сухо изрёк: «Да уж, врать не хорошо…» Хорошо помню, как я моментально сник и тихо пролепетал что-то вроде «почему врать-то?» Но дедок был неумолим и указал мне на размеры покрышки. Под тяжестью улик пришлось признать, что покрышка была найдена валяющейся на траве, а уж от камаза ли она или от легковушки, то мне неведомо.

В общем, я довольно рано обнаружил, что и подлинное вдохновенье не гарантирует вранью успеха. Ну а уж использовать враньё или что-то другое подобное в корыстных целях ‒ это, кажется, и на самом деле претило мне чуть ли не с ясельного возраста. Гены, звёзды или воспитание? Вклад третьего точно имел место, про остальное не берусь судить.

Кстати о покрышках, вспомнил одну свою хулиганскую выходку. В верхней зоне не было ни мусоропроводов (кроме, конечно, нескольких девятиэтажек, расположенных далеко от нашего двора), ни уличных мусорных баков. Каждый вечер по дворам проезжала мусорная машина, ненадолго останавливаясь в условных точках ‒ по одной на несколько соседних дворов. Жители выходили из подъездов с мусорными вёдрами, подходили к машине и опрокидывали их содержимое в расположенный в задней её части открытый короб. Оттуда мусор специальным приспособлением втягивался дальше, в чрево машины. Так вот, я бегал по двору, катая очередную покрышку, и в какой-то момент в мою детскую голову залетела преступная мысль, которую я тут же и реализовал: разогнал покрышку на отрезке проезда вдоль дома Морской 7 ‒ и остановился наблюдать, как она, чуть подпрыгивая на неровностях дороги, бодро катится под горку в сторону мусорной машины, как раз стоявшей у дальнего подъезда дома Морской 11.

Через несколько секунд моим глазам предстала интереснейшая картина, просто ужасно похожая на иллюстрацию к сказке про волка, которого подлая лиса обманом вынудила «ловить» зимой рыбку при помощи собственного хвоста. На иллюстрации бабки, шедшие к проруби за водой, при виде волка в панике разбегаются. На бегу они размахивают руками, и вёдра в них болтаются в разные стороны. Буквально такое же действо было разыграно передо мной вживую: бабульки, увидев несущееся издали колесо, бросились врассыпную, и мусорные вёдра в их руках взмывали точно как на той картинке. Конечно, это было чистейшим свинством с моей стороны, но когда я это осознал, то догнать колесо было уже невозможно. К счастью, никто не пострадал.

Сны

Нельзя сказать, чтобы мне часто снились в детстве страшные сны, но несколько раз они были как следует страшными. Однажды ‒ в Симферополе ‒ приснилось, как в квартиру залетела через окно ведьма. То ли в ступе, то ли на метле, не помню. Влетела и стала гоняться за мной, летая по квартире. Ещё один раз тоже что-то подобное приснилось. А однажды приснилась вот какая штука: в нашей квартире на Морском раздаётся звонок, я открываю дверь и вижу двоих бандитов в масках, причём один из них в маске кота. Они стоят и молчат ‒ и смотрят на меня, как будто улыбаясь и зная, что торопиться некуда, а я от ужаса даже вскрикнуть не могу. Почему-то я сразу понял, что это бандиты. Не помню, чем закончился сон, но потом я длительное время боялся засыпать в темноте: мне казалось, что эта парочка «уже выехала за мной». А возможно, они уже проникли в квартиру и, пока родители безмятежно сидят на кухне, крадутся к шкафу, за которым стояла моя кровать.

Интересна параллель кота с романом Булгакова, но это явно было ещё до моего с ним знакомства: я был очень мал. Кстати, всё-таки можно определить, когда папа мог мне его читать: ведь роман издали только в перестройку ‒ старого журнального издания у нас не было. Видимо, примерно классе в шестом.

Всего несколько раз в жизни мне снилось, как я летаю. Пару лет назад, в одном из походов, услышал, как двое коллег обсуждают полёты во сне, и с удивлением обнаружил, что некоторые людям это снится практически регулярно. Признаюсь, испытал тогда редкое, практически незнакомое для себя, чувство на букву зэ…

Посылки от бабы и деды

Баба и деда периодически присылали нам в Новосибирск посылки. Это были фанерные ящики стандартного размера, примерно 40х20х20. Крышка была приколочена гвоздями и вскрывалась отвёрткой, с характерными щелчками. Открывание всегда было волнительным мероприятием, а посылка оказывалась полна сюрпризов. Кроме подарков, в посылках нередко оказывалась гречневая крупа (почему-то в нашей, несомненно, прекрасной стране СССР гречка в свободной продаже отсутствовала), орехи ‒ грецкие и миндаль, душистые яблоки… Сверху всегда лежала открытка с небольшим посланием. Конечно, с бабой и дедой велась и регулярная переписка обычными письмами, в том числе я писал свои, и мне от них тоже приходили отдельные письма. У меня, кстати, хранится пачка их писем из более поздней эпохи ‒ видимо, примерно с середины 90-х годов. Надеюсь, что у мамы хранится остальная переписка.

Пластинки

Пожалуй, перечислю детские пластинки, какие помню. Первую я уже называл, это Дюймовочка. Было ещё несколько сказок, которые слушали в детском саду. В том числе «Три поросёнка», «Приключения Незнайки», «Золотой ключик», «Голубой щенок», «Бременские музыканты». Все пластинки были озвучены очень хорошо, прекрасными актёрами. Особняком стоит «Али-Баба и сорок разбойников»: эта пластинка была единственной двухтомной, и тоже сделанной с любовью и юмором. Некоторые пластинки почему-то оказывались малоизвестными. Например, «Явись, мой слуга» или сборник сказок, в числе которых была «Гейнс и Трина». Видимо, у некоторых пластинок был малый тираж… Впрочем, возможно и другое объяснение: если пластинка отсутствовала в «фонотеке» детского сада, то она подсознательно воспринималась как малоизвестная… Хотя «Явись, мой слуга» всё-таки вспоминается мне как действительная редкость.

Почему-то практически не было аудиокниг ‒ вероятно, из-за ограниченной длительности пластинок. Но, как я уже упоминал, была пластинка с рассказами Драгунского, в которой мне очень нравились и текст, и голос рассказчика ‒ интонации были настолько достоверными, как будто это ты сам рассказываешь свои переживания (следует, пожалуй, напомнить, что в этих рассказах повествование ведётся от первого лица). В «наше» время этот дефицит давно и с лихвой восполнен. Особенно приятно вспоминается аудиокнига «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна» ‒ Мишка и Каролина слушали её с удовольствием и помногу, да и я, проходя мимо, неизменно заслушивался.

Кубики

Я уже упоминал замечательные деревянные кубики, в которые с увлечением играл на протяжении всего детства. Конечно же, они заслуживают отдельного описания. Их подарил нам, кажется, сын тёти Ларисы Поповой, и жили они на протяжении первых нескольких лет в сером мешке из толстой плотной ткани, с какими-то небольшими вышитыми узорами. Затем, на Демакова, – в откидывающемся ящике детского шкафа. Потом в Уфе, теперь снова в Новосибирске.

Таких замечательных кубиков я никогда ни у кого не видел! Видимо, они были привезены из далёкой волшебной страны. Сделанные из какого-то очень тяжёлого дерева, покрашенные яркой краской четырёх насыщенных цветов ‒ красные, жёлтые, синие и зелёные. Параллелепипеды с квадратным сечением, кубы в половину параллелепипеда, большие «кирпичики», цилиндры, конусы, пирамиды с квадратным основанием, представлявшие собой рассечённый по диагонали параллелепипед, шары, полушары, тонкие дуги и подставки для них, а также большая длинная ложбинка для скатывания шаров (она почему-то была другого цвета, голубого). Крупных деталей было по две каждого цвета, кирпичиков ‒ множество. Длина большинства элементов ‒ около 10 см. В эти кубики я самозабвенно играл всё детство, играли в них и сёстры. Затем, к сожалению, их дали на время друзьям, после чего их стало значительно меньше… Но, тем не менее, в эти кубики играли потом и Миша с Каролиной, а сейчас они у Андрея, Алисы и Евы.

Сейчас разговаривал по телефону с Наташей, и выяснилось, что в кубики дети не играют, потому что их осталось всего штук десять. Наташа сказала, что их настолько сильно проредили наши друзья, но мне помнилось, что они проредили всё-таки не более четверти (приблизительно), и на долю Миши и Каролины досталось как следует с ними поиграть.

…Уточнил сейчас у Каролины, и она подтвердила, что кубиков было много и играли они в них тоже очень много. Так что, видимо, дополнительное прореживание произошло уже позднее. Что ж, ничто не вечно под луной. «Прореживание» началось ещё в моём детстве, но коснулось тогда только нескольких шаров (очень уж они были замечательные). Кубики прожили, несомненно, долгую и яркую жизнь. Ещё ярче было бы, наверно, только если бы им довелось попасть в детский садик ‒ и обогатить детство не нескольких человек, а многих десятков. Но и так получилось неплохо : ).

Компьютерные классы в НГУ

С компьютерными играми я познакомился довольно рано, в первом или втором классе: мама несколько раз водила меня в НГУ, в компьютерный класс. Однажды я предложил сходить со мной Вите из Морского 7 ‒ и он был в восторге, несколько раз потом спрашивал, когда опять сходим. Хорошо помню маленькие красные и оранжевые телевизоры, выполнявшие роль мониторов. Игр тоже было несколько, но я обычно играл в одну, любимую.

Космический корабль путешествует по космосу, в котором имеются «свои» жёлтые базы, а также красные враждебные базы марсиан, с которыми нужно сражаться. Оружием были торпеды, запас которых был конечным, а также лазер. Лазер бил недалеко, и на него тратилось много энергии. На базах можно было пополнить запас энергии и торпед. Марсиане также били лазером, от каждого удара твоя энергия уменьшалась ‒ тоже обратно пропорционально удалённости от источника (или её квадрату?). Экран монитора отображал только малую часть космоса. Можно было посмотреть условную карту, но тоже только ближайших «квадратов» космоса. Космос был двумерным, и это не вызывало вопросов. Игра была не без косяков (иногда корабль прорезал обрамляющую рамку и терял управление), но фантастически захватывающей. Больше я её нигде потом не встречал…

Лимонад

Обычный лимонад в пол-литровых бутылках стоил в позднем СССР 36 копеек, из них 15 возвращались покупателю при сдаче пустой бутылки. «Самым детским» лимонадом был «Буратино». Кроме того, по детству помнятся «Дюшес», нежная и отчего-то мало распространённая «Крем-сода», в какой-то момент появившийся «Тархун», появившийся ещё чуть позже, ближе к концу 1980-х, «Байкал» (по цвету и, главное, по запаху он напоминал какой-то неопределённый, но как будто алкогольный напиток). Ещё была «Вишня» ‒ по-моему, тоже появившаяся уже в конце 1980-х. Наконец, «Чебурашка» ‒ почему-то именно он в итоге дал название этому типу пол-литровых бутылок ‒ и «Мальвина», которая была синего цвета, который для лимонада не казался чем-то естественным.

А ещё ‒ отдельно от всего перечисленного ‒ была пепси-кола. Её продавали в бутылках ёмкостью 0.33 л, по 45 копеек за бутылку, причём тара стоила всего 10. Таким образом, литр пепси-колы стоил 1.05 рублей, а литр остальных лимонадов ‒ от 40 до 50 копеек (кажется, там была своя вариация, 36 коп. стоил только «Буратино»). Впрочем, это ещё не всё. В Крыму, к примеру, наряду с пепси-колой продавалась «Фиеста» ‒ в таких же бутылках 0.33 и тоже по 45 копеек. У нас её то ли вовсе не было, то ли бывала крайне редко. Ещё в Крыму был особенный местный лимонад под названием «Золотистый», который я очень любил.

К чему же я начал рассказ о лимонадах? Просто мне вспомнился один случай. Мы с бабой и дедой только что приехали из Симферополя на какой-то курорт, разместились в гостиничном номере. И вот деда чуть ли не первым делом сходил в магазин ‒ и набил целую тумбочку бутылками пепси-колы и фиесты, несколькими горизонтальными рядами. Тумбочка запомнилась мне, как какое-то фантастическое богатство. Это был не Коктебель, а, видимо, Евпатория или Алушта. То есть, видимо, примерно 1983 й год.

Первый «список кораблей» – чтение вслух

Собственно, списки кораблей были у Гомера ‒ длиннющее перечисление названий, из которых состояла собранная греками флотилия. Перечисление это нехило тормозило повествование, но рассказчики из века в век не решались его отбросить ‒ из уважения к Истине. Видимо, бессознательно следуя закону жанра, я уже в самом начале своих записей накропал целых три подобных перечисления: список книг, список одногруппников по детскому саду и список одноклассников. Выбрасывать эти перечисления мне тоже теперь неохота, а чтобы повествование не тормозилось, я вынес эти списки из основного текста сюда, в отдельные разделы, и снабжаю их дельным советом: это можно смело пропустить!

Родители много читали мне ‒ с самого раннего детства. Вернее, читал главным образом папа ‒ перед сном, почти каждый день, на протяжении многих лет. Но иногда читала и мама, несколько книг я помню именно в её исполнении. Помню, что даже «Мастера и Маргариту» папа начинал читать вслух (мама тоже слушала). Вот не знаю, сколько мне было тогда лет, но, наверно, лет 10 было. Хотя почему-то такое ощущение, будто это было ещё на старой квартире… Хорошо помню, что первую остановку он сделал после слов «Это была отрезанная голова Берлиоза». И, закрыв книгу, с интересом спросил, как оно мне. На что я ответил в том духе, что очень понравилось, но только немного смущает, что всего пара персонажей – и один из них уже умер… Впрочем, вскоре я так заинтересовался, что дочитывал роман уже самостоятельно.

Конечно, я и сам читал очень много, чтение папы по вечерам было просто дополнением – прекрасной традицией. Меня научили читать и писать в 4 года. Сохранилось письмо, которое я написал маме в Венгрию – печатными буквами, но сам. В садике я читал лучше всех в группе, и иногда мне даже доверяли читать что-нибудь вслух вместо воспитателя.

Папа читал мне перед сном на протяжении многих лет, практически каждый день, если не случалось чего-то необычного ‒ например, какой-нибудь косяк с моей стороны. Конечно, теперь уже трудно припомнить все произведения, которые он мне так прочитал, потому что довольно рано я начал «параллельно» читать самостоятельно. И всё же про некоторые книги я со всей определённостью помню, что он читал мне их. Это сказки и поэмы Пушкина, «Капитанская дочка», «Повести Белкина», «Евгений Онегин» (не полностью), «Пиковая дама». (При этом, кстати, помню, что поэму «Цыгане» мне читала мама.) Затем, «Вечера на хуторе…» ‒ по крайней мере «Ночь перед Рождеством», её мы особенно любили. «Вий». «Приключения Незнайки» и, кажется, «Незнайка в Солнечном городе».

А вот «Незнайку на Луне» я читал сам, в 8 м классе, взяв в библиотеке, ‒ кажется, это была единственная книжка, которую я брал в библиотеке на Золотодолинской. Хотя стоп!.. Нет, я вдруг отчётливо вспомнил, как папа намеренно противным голосом произносит: «Пя-я-ять фан-тиков» ‒ автомат в гостинице. Значит, просто захотелось перечитать в 8-м классе… (Кстати, читал в том числе на уроках химии, от чего мои знания химии, конечно, не улучшались, как раз с ней был тогда один из продолжительных «залётов», о которых речь впереди. Помню, сидел тогда за одной партой с Вовой Р.)

Далее, «Буратино», «Швамбрания», «Белеет парус одинокий», «Республика ШКИД». «Голубая чашка» Гайдара (откуда, кстати, образ ярко-синего неба, яркого солнца, надёжности и безмятежности прочно связался с детством, и точно это было ещё в садике) и «Военная тайна». После чего «Школу», «Судьбу барабанщика» и другие произведения я прочитал сам, и точно на старой квартире. «Ташкент ‒ город хлебный» (возможно, только начало, дальше сам). «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна». Кажется, «Дети капитана Гранта» ‒ во всяком случае, значительную часть, а дальше, кажется, я читал сам. Вообще же у нас был уговор: не читать параллельно книжки, которые папа читает вслух, чтобы для него повествование тоже оставалось связным, − и, кажется, как раз с «Детьми капитана Гранта» я этот уговор нарушил...

Читал папа с явным удовольствием и очень артистично. Жаль, что не записывали… Между прочим, я в своё время записал для Мишки собственное чтение «Приключений Незнайки», в несколько приёмов, так что получилось довольно много. Надо бы поискать ту кассету… Мне тоже нравилось читать вслух, особенно как раз «Незнайку», и я читал его детям довольно часто.

Кажется, «Двенадцать стульев» (а вот «Золотого телёнка» я читал сам, причём мне так нравилось, что в первый же вечер читал его до глубокой ночи, много часов подряд). Конечно же, «Волшебник Изумрудного города», «Урфин Джус и его деревянные солдаты», «Семь подземных королей» (первые две книжки были свои, а третью брали, кажется, у Моники; все три ‒ с «теми самыми» прекрасными иллюстрациями). Несколько рассказов «О’Генри», в том числе два любимых: «Последний лист» и «Дары волхвов». И точно «Вождь краснокожих». Точно «Алые паруса» (впрочем, по крайней мере один эпизод этой книги, а возможно, и всю, мне точно читала мама). Возможно, что-то ещё из Грина, рассказы которого я позднее, в юности, очень полюбил, на вступительном экзамене по литературе в 1993-м году назвал его своим любимым писателем... Далее, «Остров сокровищ». Несколько коротких рассказов Чехова (в том числе про заметку в газете). Кстати, «Детство Никиты» ‒ причём ещё когда я был совсем маленьким! Шедевральное «Путешествие Йона Тихого» ‒ с раздвоениями. «Первый раз на эстраде». Это то, что помню. Ну, и начало «Мастера и Маргариты» ‒ относительно рано, классе в шестом. Ещё мне, кажется, мама читала «Рассказы о животных» С. Томпсона. И вроде «Белый клык»…

Вдруг вспомнил, что папа как-то раз негативно отозвался о «Швейке» ‒ слишком пошло. Это было для него довольно типичным. Интересно, что дядя Саша как раз «Швейка» знает практически наизусть ‒ во всяком случае, очень многие места. Что касается меня, то многие места в своё время понравились, а некоторые другие тоже показались излишне пошлыми, тем более что я был ещё довольно мал, когда читал. Характерно, что у нас дома «Швейка» не было, я читал его у бабы и деды. Чаще других мне вспоминалась потом сцена знакомства ‒ с остановившимися часами, которые «до этого шли с такого-то года». Кстати, Миша, в свою очередь, счёл пошлой эту миниатюру (в моём изложении, книгу он не читал). Преемственность поколений, блин : ).

Ещё ‒ точно что-то из Гофмана, но уже не вспомнить, что читал папа, а что я сам. Чуть не забыл: «У нас дома в далёкие времена» ‒ книга, такая близкая нам по духу! (Мишка, кажется, в итоге прочитал, а вот Каролина, коза, бросила в какой-то момент. Жаль.) Ну и, конечно, много сказок: Братьев Гримм, Андерсена… Разумеется, произведения К. Чуковского. Маршака, в том числе две баллады. Кстати, баллады мне, кажется, читала мама. Ещё вдруг вспомнил: мама читала мне «Без семьи»! Почти не помню книгу, только общую тональность, но один эпизод ярко врезался в память: «Золотой? Ах, да, золотой.» …Сейчас даже нашёл текст онлайн и ‒ много-много лет спустя ‒ перечитал это место. Почему-то мне помнилось, что дама была когда-то знакома с артистом, и драматизм момента был в этом. А оказывается, он заключался в другом… Эту книгу мама читала мне, когда я был ещё совсем маленьким, потом её дали почитать Тимуру П., и они забыли её вернуть, когда уезжали из Городка. Я много лет не мог вспомнить название этой книги, и узнал его, уже когда учился в университете. Тогда-то мама и воскликнула, вспомнив, как она пропала. Это была книга из её детства.

Тут надо сказать, что в нашей домашней библиотеке было много книжек из её детства, 1950-х годов издания, с потёртыми обложками. В том числе «Приключения Калле Блюмквиста» (две части), которые на многие годы стали моей самой любимой книгой. Наряду, впрочем, с незаслуженно мало известными «Маленькими дикарями» С. Томпсона ‒ кажется, тоже из маминого детства. Ещё, конечно, «Незнайка» крупного формата, с прекрасными картинками. «Приключения Непоседы, Мякиша и Нетака» (ещё одна любимая-прелюбимая мной книга, но для младшего возраста). И ещё несколько книжек крупного формата, а также множество формата «обычного». «Непоседу» я потом с удовольствием читал вслух Мишке и потом Каролине, они её полюбили, а «Калле» они прочитали уже самостоятельно ‒ и полюбили тоже. Причём Каролину пришлось не просто уговаривать, а буквально заставлять! И, как выяснилось, совсем не зря : )

А ещё мама читала мне «Ворона» Эдгара По, причём тоже когда я был ещё совсем мал. Много лет спустя, примерно в 1992-м году, я «заново открыл» для себя это произведение, и оно казалось мне смутно родным, до боли знакомым ‒ пока, наконец, не был установлен этот факт. У нас была «Английская поэзия в русских переводах» с переводами К. Бальмонта и М. Зенкевича. А в 1994-м году, гостя в Иркутске у тёти Ляли (Елена Александровна, сестра бабуси), я обнаружил у неё ещё переводы Брюсова и Донского ‒ и загорелся наивной идеей склеить из фрагментов этих четырёх переводов один «идеальный». Это был первый проблеск моего будущего интереса к искусству поэтического перевода…

Второй список – одногруппники по детскому садику №390

Мой друг Данил П. ‒ к сожалению, погиб в середине 1990-х. Тимур П. ‒ нашёл его в интернете 30 лет спустя, когда искал его сестру к юбилею Шефа. Вова Р. и Павлик Ф. ‒ стали впоследствии моими одноклассниками. Оля Б. ‒ параллельный класс, потом однокурсница. Саша, кажется, Строителев – его мама или бабушка работала в садике медсестрой. Саша Е. ‒ в 6-м классе снова познакомились, когда ходили на бальные танцы в ЖК «Юность». Сергей С. – типа хулиган и авторитет, мы с ним подрались в первый день, когда я пришёл в эту группу. Смутно помнится, что когда нас разняли, то у меня была царапина и чувство глубокого удовлетворения, что ему тоже досталось. Алексей Г. – рыжеватый, долговязый и чуть тормозной. Его я как-то раз встретил на даче у Моники, уже в начальных классах школы, и был не очень-то рад такой встрече (соперник!). Алексей Б. – напоминавший деловитого жука. Как-то раз, четверть века спустя, попался мне в «одноклассниках», но на вопрос про «Теремок» не ответил, чем укрепил ассоциацию с насекомым. Ещё был Петя, которого иногда тошнило. Девочка с необычным именем Анжела. И, кстати, помню, у кого где были кабинки в раздевалке! Сколько получилось? 13 человек без меня. Стоп! Ещё красавица Юля Л.! Ещё был паренёк, хотевший стать водителем и разбиравшийся в машинах ‒ кажется, Лёша. Со мной ‒ двенадцать мальчиков и три девочки. Значит, в сумме явно было больше двадцати.

Через несколько недель нашёл выпускной альбом с фотографией – и вспомнил ещё Олю А.! А также сообразил, что фамилия Саши была не Строителев, а Т.: в альбоме напечатаны фамилии сотрудников, в том числе медсестры. И ещё вспомнил, что была Аделя З., в раздевалке её кабинка была соседней со мной, а однажды мы, кажется, ездили к ней на день рождения, где играли с настоящим сокровищем ‒ огромным количеством сверкающих бусинок!

Третий список – о нашем классе Б

Если мне не изменяет склероз, в 1-м Б было 34 человека: Саша А. (П.), Яна А., Гриша Б., Сергей В., Ваня Г., Яна Г., Катя Г., Антон Д., Катя Е., Наташа К., Алёша К., Яна К., Женя К., Аня К., Миша Л., Федя М., Алёша М., Саша М., Даша Н., Дима О., Игорь П., Наташа П., Вова Р., Илья Р., Юля С., Наташа С., Ваня Т., Андрей Т., Павлик Ф., Таня Ф., Аня Ч., Серёжа Ш., Света Ш., Саша Ю. Двадцать мальчиков и всего 14 девочек – интересное соотношение!

Ваня Г. уехал в другой город той же осенью. Классе во втором ушёл Павлик, классе в третьем – Антон, классе в 4-м или 5-м – Саша М. Почему-то не помню, когда ушла Юля, но получается, что до третьего, иначе там получилось бы 37 человек. Дело в том, что во всех классах было три ряда по 6 парт, поэтому 36 являлось естественным максимумом. Кстати, Юля мне нравилась. Помню эпизод, как мы сидим на последней парте – видимо, на уроке труда − и оживлённо болтаем, я был в тот момент очень весел. Вообще, в младшей школе нас всех постоянно пересаживали – уж не знаю, из каких соображений. То ли искали такие комбинации, чтобы соседи по парте не отвлекались на общение друг с другом (в основном сажали «мальчик с девочкой»), то ли наоборот, чтобы все постепенно подружились. Более вероятен, конечно, первый вариант. Кстати, Юля вернулась в школу классе в 9-м, только уже в другой класс параллели: в нашем было 36 человек.

В начале второго класса пришли двое новеньких: Серёжа К. и Маша М. Оба попали в «щаковскую» звёздочку вместе с Катей Е., Наташей К., Иваном, Федей и Ильёй. Звёздочки, кажется, совместно делали какие-то задания по внеклассной работе. Кстати, члены звёздочки звали друг друга на празднования дней рождений! Это явно не было жёстко регламентировано, но я помню это по нашей щаковской группе. Вот это интересно! Если так, то это был механизм, который исподволь обеспечивал, чтобы в классе не было изгоев, которых не зовут на дни рождения. Хотя я всё же не помню, чтобы кто-то регламентировал этот момент. Можно, конечно, предположить, что ребят в звёздочках объединяла внеклассная работа, и они просто начинали дружить естественным образом. Но… По-моему, этой работы было всё-таки очень мало! Жили мы все в разных точках микрорайона и между собой в обычных детских играх почти не общались. (Кроме Феди и Ивана, которые, впрочем, жили-то как раз рядом. В частности, они делали довольно солидные бомбочки в бутыльках из-под лекарств и взрывали их в лесу, на месте будущего рынка на Российской.) Впрочем, был ещё один момент: нам ведь приходилось после школы идти на остановку, что нередко делалось вместе…

Кстати, звёздочки-то, наверно, организовали не с первого класса, а когда нас приняли в пионеры, то есть уже после моего переезда на Демакова. Потому что в другой звёздочке я себя не помню (уточнение от Оли Б. звёздочки были как раз до приёма в пионеры, потом они стали называться звеньями; правда, это не объясняет, почему я не помню себя в другой звёздочке, ‒ видимо, просто забыл). Ещё звёздочки (а потом звенья) наверняка стояли вместе при торжественных построениях и маршированиях. Которых, вообще-то, было совсем не много; маршировали, во всяком случае, всего пару раз в году, в спортзале, с торжественным выносом флага школы. Плюс небольшая подготовка – 2-3 раза накануне. Вспомнил вдруг, что у каждого класса для этого должна была быть своя форма, которую придумывали родители ‒ без особых заморочек: просто одинаковые рубашки и шорты, а также нашивки на локте. А поскольку мы росли, то каждый год эту форму приходилось придумывать и делать заново. Кажется, каждый класс назывался на этих мероприятиях отрядом. Знаменосцем был Саша Ю. А кто командиром класса? Эх, не помню. Впрочем, наверно, Игорь! Ему бы это пошло, он был похож на киногероя.

Забавно вспоминать, но тогда (в смысле до старших классов) позитивный облик Игоря почему-то даже капельку раздражал меня − естественно, без всякой привязки к должности командира класса (если её вообще занимал именно он), а просто из какой-то бессознательной неприязни ко всему «слишком» правильному. Помню, что и потом несколько раз встречал в детстве и юности людей, которых мысленно помечал как носителей образца правильности – с некоторой не то чтобы неприязнью, но как бы настороженностью. То есть, получается, самого себя я полагал носителям «какой-то иной правильности».

При этом, разумеется, речь вовсе не шла о противостоянии таким категориям, как идеология, приём в пионеры и так далее. Скорее, это было какое-то неосознанное упрямство против моды, тренда… Да и оно никогда не приобретало у меня форму вызова или эпатажа. Например, очень отчётливо, как многократно повторявшийся эпизод – с первого и по крайней мере по четвёртый класс, − помню такую ситуацию: почти весь класс радостно и энергично хохочет, а я сижу и про себя сержусь: как можно смеяться над такой ерундой?! Теперь, спустя более чем 30 лет, нетрудно предположить, что у меня тогда просто не было развито чувство юмора. Однако я – втайне от всех − всё же буду продолжать считать, что дело было не совсем или хотя бы не только в этом.

Но я отвлёкся. Получается, к концу второго класса нас снова оказалось 33. И в начале третьего пришли сразу трое новеньких: Вова П., Илья М. и Оля Б. В середине ушёл Антон. В четвёртом пришла Лиза, фамилию которой я не помню (Света вспомнила: Лиза М.). Кажется, она была популярна у мальчиков, правда, проявлялось это своеобразно: у неё со стола хватали учебники, всячески донимали – помню, как ей периодически приходилось вступать в словесную перепалку по этому поводу то с одним, то с другим. Ещё она была, кажется, немного заносчивой. Приехала она, кажется, из Москвы и через какое-то время (не меньше полугода, но наверно, примерно год) уехала обратно. Смутно помнится, что жила она вроде бы в коттедже. Вероятно, в Академ приезжала на время какая-то крупная научная фигура : ). Что касается самого меня, то меня ещё за год до этого сразила другая новенькая. Отчётливо помню замирание в груди от смущения…

Однако продолжим про класс. В начале 5-го пришли Рома ??? и Гриша С. Рома в конце того же класса (или, возможно, уже в 6-м) ушёл. Его отец был военным – видимо, снова переехали. Кстати, до Новосибирска они жили в ГДР и, зайдя однажды к Роме в гости после школы, я был впечатлён его солдатиками и крепостями. В 6-м классе пришла Аня П. Они быстро подружились с Аней К. и, насколько мне помнится, на всё время до конца 9-го класса поселились на предпоследней парте второго ряда, а за ними, на последней, сидели мы с Мишей. Вообще, я обосновался на последней парте класса с 5-го ‒ некоторое время во втором ряду, а затем уже окончательно на первом, у окна. И потом так и сидел на последней парте и в физматклассе, и на гуманитарном факультете, и на геофизике, и в Хэриот-Ватте, и на родительских собраниях у Миши и Каролины. Сидеть перед кем-то мне отчётливо дискомфортно. А почему, собственно? Фобия или привычка? Желание всё контролировать или любопытство, искренний интерес? В младших классах я этого предпочтения не ощущал.

В 8-м классе пришла Яна З., и нас снова стало 36. А в середине 9-го, уже весной, пришла Таня С., и нас на какое-то время стало 37, это совершенно точно. Соответственно, все мы поместиться не могли, но я не помню, как решалась эта проблема, когда никто не болел. Небольшое дополнение со слов Оли Б.: в 4-м классе к нам на четверть приходила Лейла Т. Увы, не помню… Наглядное свидетельство: если мы на 100% уверены в силе своей памяти по какому-то вопросу, то как минимум в этом заблуждаемся, даже если сами воспоминания верны.

Несложный подсчёт показывает, что в нашем классе было целых три Яны «с раздачи», и потом добавилась четвёртая. С учётом того, что на протяжении всего детства я не знал больше ни одной (!) девочки или даже тётеньки с таким именем, можно отметить это как весьма интересное совпадение − даже если четвертую добавили именно в наш класс уже исключительно хохмы ради. Кстати, как раз четвёртая Яна мне нравилась. Причём это, пожалуй, не было романтическим увлечением, а больше дружеской симпатией и интересом. Симпатия укрепилась уже после 9-го класса, когда мы учились в разных классах, а потом в разных ВУЗах, но так получилось, что ни в классе, ни потом практически не общались. Пару раз она, приехав в НГУ, просила меня взять ей в читалке книгу, которой, видимо, не было в их библиотеке (в эти разы я оказывался первым попавшимся знакомым), была приветлива, но мы особо не разговаривали. И ещё помню её по маёвке 1996 года − «триумфальной» для нашей рок-группы «Дворник Макар». Яна вскоре вышла замуж за Лёху М., «нашего» барабанщика (в кавычках, потому что сам-то я играл в «Дворнике» совсем-совсем недолго – хотя это время как раз пришлось на замечательный сезон 1996-го года).

Не помню точно, когда ушла Маша М., наверно, в 4-м классе (либо она, либо Саша М. должны были уйти в 4-м в силу «ограничения 36»). Однажды, как раз классе в 4-м, мы собирались звёздочкой у неё дома ‒ возможно, на её день рождения. Её старшая сестра, старше нас лет на пять, раздала нам какие-то тесты ‒ что-то на тему того, кто как смотрит на мир и каким себя видит в будущем. Так вот, потом оказалось, что мои ответы впечатлили Машину сестру позитивным образом, и этим впечатлением даже поделились потом с моими родителями. Что, вероятно, добавило мне тогда ЧСВ : ).

Впрочем, интересно размышлять над тем, каким меня видели мои одноклассники. Вернее, ребята, с которыми я общался: Миша, Саша, Иван, Федя, вероятно, Вова П., возможно, Игорь – скорее всего, видели меня примерно таким, каким я и был. А вот остальные? Уж по крайней мере, я не был лидером, притягательным для общения − как, скажем, Вова П. или Игорь, на этот счёт у меня не было иллюзий. Будет забавно, но не так уж удивительно (собственно, именно с этой мыслью я писал слова «интересно размышлять»), если вдруг выяснится, что многие одноклассники видели меня через такую же отстранённую и чуть пренебрежительную призму, сквозь которую я сам смотрел на некоторых из них примерно со второго по четвёртый (?) классы – когда они смеялись над тем, что казалось мне полнейшей ерундой, или когда они (увы, тоже отнюдь не 2-3 человека) дразнили Дашу Н., в чём я никогда не участвовал. То есть − продолжая гипотезировать – если многие из них видели во мне если и не простейшего, то, во всяком случае, малоинтересного человека. Да, в этом действительно не было бы ничего удивительного − просто потому, что шкала простейшества не является одномерной…

Так или иначе, но, проучившись восемь лет в одном классе, я не составил о некоторых из своих одноклассников сколько-нибудь полного представления. Мы прожили эти годы совсем рядом, но как относительно посторонние люди. Впрочем, чуток поразмыслив, я понял, что таких ребят было всё-таки не так уж много. Я говорю вовсе не об антипатии (относительная антипатия была – ограниченное время – только к одному пареньку), а именно о каком-то «непересечении» в пространстве. С девчонками, что логично, «непересечений» было больше. Проще, видимо, перечислить тех, кто запомнился мне по школе более живо. Кроме уже упомянутых Оли и Яны З., это Катя Е., Наташа К., Аня Ч., Яна Г. (с Катей Г. мы стали по-товарищески общаться уже потом, в студенческие годы). Не потому, что остальные были мне неинтересны, а просто у меня как-то не возникало с ними общих мыслей и дел. В то время как с мальчишками мы всё-таки вместе играли.

Часть 2. Отрочество